Кропоткин просмотрел газеты и отнес их библиотекарю. Тут-то и перехватил его Лермонтов.
— Мне надо поговорить с вами, князь, — сказал он.
— Слушаю, — сказал не очень приветливо Кропоткин.
— Нет, не здесь. Пройдемтесь.
Они оставили читальный зал, оделись, спустились вниз и вышли на Невский.
— Вам в какую сторону? — спросил Лермонтов.
— На Малую Морскую.
— Не годится. Людный путь, не поговоришь. Пройдемте в Михайловский сад, там никаких помех.
Кропоткин пожал плечами, неохотно свернул с ним на Садовую. Лермонтов шел молча чуть впереди, засунув правую руку в оттянутый чем-то карман пальто. Что у него там? Неужто револьвер? Не покушение ли затевает? Такая таинственность, такая серьезность.
Феофан шагал быстро. Он был без калош, и утоптанный снег резко взвизгивал под его ботинками.
Михайловский сад оказался совершенно безлюдным. Никто не мог сюда забрести в такой жгуче-морозный день, но Лермонтов все дальше и дальше уводил Кропоткина от улицы. Наконец остановился.
— Ну, как там поживают книжники? — сказал он, усмехаясь, и Кропоткин убедился, что бачинская позавчерашняя усмешка и впрямь была поразительно похожа на феофановскую. — Чем они занимаются?
— Если книжники, то чем же им заниматься, как не книгами? — сказал Кропоткин.
— А вы? Тоже штудируете?
— Разумеется.
— Вот что, князь, переходите ко мне.
— Что вы меня титулуете?
— Неприятно? Если неприятно, прошу прощения. Переходите, говорю, ко мне. В мой кружок. Вам там делать нечего. Вы человек бакунинского направления. Надо действовать, а не сидеть над книгами. Или будете выслушивать нравоучения молокососа Куприянова? Разглагольствования Клеменца? Умиротворительные словеса Чайковского? — Лермонтов переступал с ноги на ногу, постукивал ботинком по ботинку, правую руку держал все в кармане пальто, а левой натягивал шапку на уши.
Кропоткин поднял воротник шубы.
— Оставим этот разговор, — сказал он. — Я не хочу слушать, как вы поносите моих товарищей.
— Они были и моими товарищами. Я сожалею, что потерял с ними много времени. Неужели вы останетесь с этими болтунами?
— Довольно! — вспыхнул Кропоткин. — Делитесь вашей склокой с кем угодно, только не со мной. Честь имею. — Он повернулся и пошел прочь. Пройдя десяток шагов, он спохватился, что рванулся не в ту сторону — надо было выйти на Екатерининский канал, откуда гораздо ближе до Малой Морской. Однако возвращаться он не стал, чтоб не попасть еще раз на глаза Феофану, оставшемуся позади. Стоял ли тот на месте или подался куда-то? Кропоткин не оглядывался. Он вышел на Садовую и зашагал к Невскому. Удивительно похожа бачинская усмешка на феофановскую, думал он. Того и другого роднит высокомерие. Этот гордец понятен. Вероятно, еще в детстве, в семье, был выделен за «талант» и вырос с мечтой о славе. Возможно, и в тайное общество вступил, чтоб снискать широкую известность. Рвется в вожаки, высмеивает товарищей, считая себя одаренным деятелем. Но откуда такая надменность у Бачина? Видно ведь по его мрачному и грубому лицу, что он успел за свои двадцать лет (ему не больше) хлебнуть немало нужды и горя. А может быть, тут нет никакого противоречия? Человек до крайности обозлен, потому и хочется ему поставить «всех на колени». Надо вдохнуть в тебя, Бачин, чувства истинного борца. С одной злобой в революцию нельзя идти. Нужна вера в истинную свободу человечества, нужна радость созидания.
Забывшись, он шел почти серединой улицы, не обращая внимания на проносившиеся экипажи. Но вот пролетели и остановились невдалеке впереди легкие изящные сани, обитые голубым сукном. Из них выскочил человек в военной шинели — драгунский офицер Донауров, приятель по Пажескому корпусу. Он подошел и обнял Кропоткина.
— Камо грядеши, странник? — спросил он.
— Восвояси, — ответил Кропоткин.
— Далеко обитаешь?
— На Малой Морской.
— Садись, довезу.
Они сели в сани, укрыв ноги меховой полостью.
— На Малую Морскую! — приказал Донауров кучеру. — Что-то нигде не видно тебя, князь, — сказал он, отщипывая от усов льдинки. — Во дворце совсем не показываешься.
— Работа, — сказал Кропоткин.
— Описываешь свои путешествия? Хорошее дело, но не надо забывать и гнездо, откуда мы вылетели. Все разлетелись. Встречаюсь с одним Шаховским. Кстати, на днях у него спрашивал о тебе государь. «Не раскаивается ли князь, что променял военную службу на географию?»