Петрова навязал отец перед отъездом сына в Сибирь. Этот отставной солдат показал себя во всей прелести в Чите. Кропоткин днями сидел в канцеляриях над проектами забайкальских реформ. Денщик бездельничал в квартире и каждый вечер встречал своего начальника пьяным. Хозяин замечал, что из его карманов исчезают мелкие деньги, однако обвинить слугу не решался. Терпел и воровство, и пьяную болтовню. Только садясь за письменный стол, просил Петрова выйти. Петров выходил, но вскоре вновь появлялся. «Ваше сиятельство, послушайте, что я вспомнил, — говорил он и начинал нелепые россказни о крымских своих приключениях. — Дело было на Малаховом кургане. Палим мы из орудий по французикам, палим, и вдруг подходит сам Нахимов. Ну как, грит, Петров, одолеем неприятеля? Одолеем, грю, ваш сокопресходительство, счас дадим ему жару, мать его за ногу». — «Ну что ты мелешь? Ты же в Севастополе не бывал. Иди спать, прошу тебя, не мешай». Денщик уходил в свою каморку, топтался там с полчаса и опять возвращайся в комнату, опять принимался нести чушь. И Кропоткин однажды не выдержал, схватил его за плечи, яростно тряхнул и с силой вытолкнул вон. И заперся. Петров забарабанил в дверь. «Князь, князюшка, откройте! Я за вас жизнь положу. Впусти, князюшка, впусти!» Князь не впустил, и на следующий вечер денщик встретил его жалобой. «Ваше сиятельство, вчера вы мне зуб выбили». «Как, я выбил зуб?! Я ведь тебя не бил». — «Так точно, не били, но я ударился в дверь, когда вы изволили меня толкнуть». — «Прости, друг! Прости меня, варвара». — «Бог простит. Я не обижаюсь, но вот зуб болит, водкой бы пополоскать, а у меня ни гроша». Пришлось дать ему денег. Денщик ушел куда-то и несколько вечеров совсем не показывался, оставляя своего начальника наедине с его мучительным стыдом. Вернулся слуга пьяным. «Ваше сиятельство, а зуб-то вы не один выбили, два», — сказал он, ухмыляясь. Тут только офицер понял, что денщик лжет. Он заставил его открыть рот и увидел совершенно целые зубы. «Ну, Петров, придется с тобой расстаться, — сказал он. — Отправлю тебя в Москву». — «Нет уж, — возразил денщик, — к вашему грозному батюшке я не вернусь. Теперь не крепостные порядки. Останусь здесь. Пойду к попу в услужение. Он давно меня зовет». — «Хорошо, иди к попу. И к жене не хочешь вернуться?» — «Не хочу». — «Ладно, твое жалованье теперь станет получать она». — «Это как? Выходит, будете числить меня вроде у вас на службе?» — «Придется числить, раз ты не хочешь кормить семью». — «Покорно благодарю, ваше сиятельство». — «Прощай, любезный». — «Прощай, князюшка»… И они расстались.
Где теперь этот беспутный Петров? — думал Кропоткин. Пожалуй, и с ним поступил неладно. Но тот вынудил, а чем вызвала раздражение Лиза? Привязанностью? Нечего сказать, хорошо заплатил за добрые человеческие чувства. Надо извиниться. Позвать ее и попросить прощения.
Он подергал шнур сонетки. Подождал. Лиза не появлялась. Он оделся и пошел на Выборгскую сторону.
Зал дома Байкова оказался пустым. Кропоткин постучал в дверь одной из девичьих комнат. В коридор вышла Анна Кувшинская. Рассказала, что в конце дня нагрянули полицейские и проверили паспорта курсисток, а с наступлением сумерек в переулке дежурит городовой, так что Чарушин побежал предупредить фабричных, чтоб сегодня не приходили.
Кропоткин вернулся в свою комнату и сел за письменный стол. От работы, однако, отвлекало тревожное раздумье. Неужели дом Байкова уже попал под наблюдение? Замечены сборища? Или полиция ищет кого-то одного, кто там часто бывает? Не Клеменца ли? Университет тот перестал посещать и живет в Петербурге почти нелегально, ночуя то у одного друга, то у другого. Не раскрыто ли его похищение ссыльного Тейльса? А может быть, выслеживают Анатолия Сердюкова, вывезшего за границу сосланного литератора? Но зачем же тогда проверять паспорта курсисток? Нет, это дело чисто полицейское. Третье отделение, конечно, тут ни при чем. Что же с Лизой? Завтра утром надо поговорить с ней.
Но Лиза не явилась и утром. Чай принесла другая горничная, молодая веселая толстушка.
— Доброе утро, ваше сиятельство! — приветствовала она громко и радостно. — Ваша Лиза уехала к родным в Ямбург.
— Навсегда? — спросил Кропоткин.
— Нет, на три дня отпросилась у барыни.
Лиза вернулась ровно через три дня. Она пришла убрать комнату, чего раньше никогда не делала во время его работы. Но он рад был ее видеть. Он не заметил в ней ни смущения, ни обиды. Наоборот, бросились в глаза ее спокойные движения, спокойное лицо, выражающее гордое достоинство. Это была уже не служанка, подлаживающаяся к барину, а работница, занятая своим делом. Она обметала щеткой шкаф, поставец, кушетку (к столу с бумагами не прикасалась), а он, чтоб не мешать ей, сидел у двери, в углу возле платяной ниши, завешанной зеленым триповым пологом.