— Наверняка. Но в Швейцарии ему ничего не грозит, а сюда он не поедет, так что семья будет пребывать в благополучии.
— А Соня с ними живет?
— Соня?..
— Да, Софья Лаврова, сестра Веры.
— Ах да, они говорили о ней. Выехала в Россию.
— Когда?
— Перед моим приездом. Политехникум не закончила, выехала по указу.
Кропоткин знал этот указ, опубликованный в мае. Правительство, встревоженное увлечением русских студенток социализмом, обвинило их в том, что они не наукам в Цюрихе предаются, а вредным идеям и утехам свободной любви, и потребовало немедленно вернуться в Россию.
— И многие возвращаются?
— Куда же им деться? Не приедут — от них не примут экзамены, не допустят к работе, а они для того и учились, чтоб работать в России. Указ нанес им публичное оскорбление. Страшно возмущены. Правительство само увеличивает армию своих противников.
— Да, это верно. Студентки пополнят нашу армию… Но где же Соня? Она ведь должна вернуться в Петербург.
— Не знаю, Петр Алексеевич. Мне сказали только, что выехала в Россию. Объявится. Не беспокойтесь.
— Ну а как ваши переговоры насчет журналов?
— К Бакунину в Локарно я, простите, не поехал. Бакунинцев искать не стал. Незачем было. Переговор с Лавровым состоялся. Петр Лаврович принял наши требования и пожелания во внимание. Уверил, что журнал «Вперед» будет голосом русской революционной молодежи.
— Нет, мы услышим только голос самого Лаврова, — сказал Кропоткин. — Его наставления. Не торопитесь, мол, не подгоняйте революцию.
— Посмотрим, журнал уже готовится, скоро мы получим его. — Куприянов взял с пола книгу и совлек с нее «Биржевые ведомости». — К Бакунину я не поехал, а вот книгу его привез. Вы, кажется, ждали ее. «Государственность и анархия». Почитайте. — Он встал и прошелся по комнате, по-утиному переваливаясь с боку на бок. — Знаете что, Петр Алексеевич, пойдемте к доктору Веймару. Покажу вам наше главное приобретение — типографскую машину.
— Разве она у Веймара?
— Да, я разобрал станок и отправил в ящиках доктору. Под видом ортопедических аппаратов. Так в накладную вписали, на ящики ярлыки наклеили.
Вот тебе и Михрютка, подумал Кропоткин, глядя на неуклюжего толстячка. На вид увалень увальнем, а в делах проворен и хитер.
— Так что, навестим Ореста Эдуардовича? — сказал Куприянов. — Идемте, наши все разбежались.
— Да, идемте, — сказал Кропоткин.
Пока они дошли до Невского, стало темнеть. На проспекте еще не зажигались фонари, но дом Веймара уже сиял всеми окнами.
Генеральски величественный швейцар, встретив визитеров в роскошно освещенных сенях, сопроводил их по ковровой лестничной дорожке в бельэтаж, в ту половину, которую занимал сам хозяин (в другой помещалось депо оружия). В гостиную провел дворецкий в черном фраке.
Веймар вышел к гостям в желтенькой чесучовой куртке и комнатных плисовых сапогах. Дома он одевался всегда простенько, как бы в контраст всему тому, чем он себя тут окружил.
— Пожалуйте, господа, — пригласил он в свой кабинет.
Кабинет, просторный, устланный толстым бухарским ковром, обтянутый голубым атласом, увешанный картинами в золотых рамах и обставленный палисандровой мебелью, освещался двумя многосвечовыми настольными шандалами.
— Что, господа, нужна какая-нибудь помощь? — спросил доктор.
— Нет, я хотел показать князю нашу типографию, — сказал Куприянов.
— Только и всего? Ладно, спустимся в лечебницу, посмотрим. Петр Алексеевич, вы знаете, что приезжала ваша родственница?
— Соня Лаврова? Вы ее видели?
— Да, была у меня. Хотела встретиться с вами, но ждать не стала. Уехала земской акушеркой в губернию.
— В какую?
— Не изволила доложить. Я расспрашивать не стал. Кто ее знает, может быть, скрывается, зачем мне допытываться.
— Но она не ослушалась указа, вернулась, скрываться нет причины. Почему же вам не сказала, куда едет?
— Не знаю, батенька. Обоснуется — известит… Каковы ваши дела, господа социалисты? Подвинулись хоть на шаг к революции?
— Революция еще далеко, — сказал Кропоткин. — Измерить, на сколько шагов к ней приближаемся, невозможно.
— И все-таки она с каждым днем приближается.
— Я никак не пойму вас, Орест Эдуардович, — сказал Куприянов. — Знаете, что революция неизбежна, помогаете почти всем петербургским кружкам, а вступить в какой-нибудь не хотите. Петр Алексеевич вот вступил, а ведь князь, мог бы жить в свое удовольствие.
— Как я? — улыбнулся доктор. — Значит, обвиняете?
— Да нет…
— Обвиняете, обвиняете, — перебил Веймар, посмеиваясь. — Не рано ли? Свергните существующий строй, тогда уж расправляйтесь с богачами. Тогда пожалуйста, реквизируйте мой дом, располагайтесь, устраивайте в нем народное правительство, Меня-то, надеюсь, пощадите? Нет, не пощадите, наверное. Якобинцы даже Лавуазье гильотинировали, а что за ценность какой-то доктор-ортопедист?