— Ничего, ничего, его силы беспредельны. Покажи их, Митя, а то ведь меня посчитают болтуном. Покажи.
Рогачев застенчиво улыбнулся, пожал плечами, но повернулся, нырнул под полог и тут же вынес двухпудовые гири. Он поднял их и с полминуты продержал в горизонтально вытянутых руках.
— Видели, видели?! — вскричал Кравчинский. — Спасибо, Митя. Садись, пей чай.
— Как же, чаем только и угощать рабочего человека, — сказала Соня.
Она принесла черного хлеба и колбасы.
— Ну, друзья, что скажете о «Пугачевщине»? — спросил Кравчинский.
— Слишком уж подробно все излагается, — сказала Лариса Синегуб. — Это будет отвлекать читателя от главной мысли автора.
— Нет, я считаю, что подробности рассказа бьют в цель, — возразил Клеменц.
— Да, они вызывают зримое представление бунта, — сказал Кропоткин. — И действительно бьют в цель — призывают к восстанию. Но во имя чего восставать? Автор должен был бы набросать картину будущего социального устройства. Хоть штрихами.
— Слышишь, Лев? — сказал Кравчинский. — Придется доработать. Бунт описал ты захватывающе, но надо показать, к чему должно привести победное народное восстание.
— Я описал то, что мог описать, — сказал Тихомиров. — За большее не берусь.
— Но кто будет доделывать?
— Кто хочет и может.
— И ты доверяешь?
— Я не щепетилен.
— Петр Алексеевич, — сказал Кравчинский, — бери рукопись, доведи ее до дела.
— Может, сам возьмешься? — сказал Кропоткин. — Ты ведь у нас лучший мастер переделки. «Слова верующего» так переработал, что не узнать. Кстати, твоего Ламенне мне летом напомнил один деревенский священник. Отец Николай. Он тоже объединяет социализм с христианством, но признает необходимость революции, в отличие от твоего аббата. Ломайте, говорит, а строить Христос поможет.
— Благословил, стало быть? — усмехнулся Кравчинский. — Что ж, будем ломать. — Он взял у Тихомирова рукопись и подал ее Кропоткину. — Доработай, Петр Алексеевич. Я не могу этим заняться. Пишу сказку. «Мудрицу Наумовну». Не знаю, получится ли. Хочу изложить «Капитал» Маркса в форме аллегорической повести.
В коридоре послышался громкий дробный топот, точно шел, приближаясь, целый взвод вразнобой шагающих солдат.
— Это мои ученики, — сказала Соня и, подбежав к двери, распахнула ее.
В комнату ввалилась толпа рабочих.
— Вот он, самородок-то, — кивнув на одного из них, шепнул Синегуб Кропоткину. — Петр Алексеев. Поговорите с ним, потом зайдете ко мне.
Алексеев, кудлатый, с молодыми усиками, в черном суконном казакине, наглухо застегнутом на крючки до самого подбородка, молодцевато поклонился застольной компании.
— Садись, Петя, сюда, — сказал ему Синегуб, встав со стула. — Лариса, пойдем, к нам тоже скоро гости.
Лариса вышла из-за стола. Вышли и другие. Рогачев скрылся за цветастым пологом. Кропоткин тоже поднялся было, но Синегуб осадил его, сильно нажав на плечо.
Соня усадила рабочих вокруг стола.
— Петр Алексеевич, побеседуйте с моими друзьями, пока я приготовлюсь, — сказала она и, собрав в опустевшую большую хлебницу чайную посуду, ушла в свою комнатушку.
Кропоткин почувствовал себя неловко, не зная, с чего начать разговор. Он достал из кармана портсигар, предложил рабочим папиросы.
— Нет, мы в квартире учительницы не курим, — сказал Алексеев.
— Похвально, — сказал Кропоткин. — Вы на фабрике работаете?
— Да, на суконной фабрике Торнтона, — сказал Алексеев.
— На лето уходите?
— Нет, торнтоновская фабрика круглогодично работает.
— Стало быть, все уже чистые пролетарии?
— Ну, еще не совсем чистые. До истинно пролетарского сознания многим из нас еще далеко.
— Чего же для этого не хватает?
— Знания капитала, его механики.
— Только?
— И чувства пролетарского братства. Температура этого чувства пока очень низка. Но котел нагревается, со временем забурлит. Читаем вот с товарищами «Капитал» Маркса. Великое сочинение. Многое открывается.
Вернулась к столу Соня. Кропоткин встал, оделся и откланялся.
В квартире Синегубов он застал троих рабочих, сидевших с хозяевами за столом, — Обнорского, Бачина и еще одного какого-то здоровенного детину с волосатой грудью, на которой лопалась грязная исподняя рубаха.
Бачин вскочил, рассиялся.
— И вы здесь?! — удивился он. И когда Кропоткин протянул ему руку, он схватил ее обеими руками. — Вот встреча! Знаете, я часто вспоминаю вас. С вами хорошо спорить. Мысль расширяется. Кое в чем я был не прав. Насчет интеллигенции. Ну садитесь, поговорим, почти полгода не виделись. — Он поставил к столу еще один стул, посадил гостя, как хозяин.