— А если проект ошибочный? Сооружение тоже может рухнуть.
— Поэтому и необходимо уже теперь серьезно обсуждать будущее социальное построение, учитывая ошибки прошлых революций.
— Что ж, будем обсуждать, — сказал Клеменц. — Давай теперь посмотрим, какие ближайшие дела ты предлагаешь. — Он сел на кушетку и начал читать вторую часть программы.
Дмитрий теперь не улыбался, не хмыкал, не покачивал головой. Читал с напряженной вдумчивостью, даже не читал, а работал, все больше увлекался, возбужденно дакал и такал, бросал на ходу замечания.
— Да-да, главная работа — в среде крестьян и городских рабочих, а с интеллигентной молодежью — только с той, которую можно повернуть к революции… Так-так, верно! Пора приступить к организации революционной партии… Да, именно так! Наша партия не должна стоять вне народа, а среди его самого… Да, только так! Полнейшее отречение от всяких признаков барства. Труд… Только физический труд? Для каждого народного агитатора? Нет, здесь наши друзья вступят в жестокий спор с тобой. Не всякий ведь сможет пахать или лить металл, как Рогачев.
— Для некоторых революционеров допускается исключение, — сказал Кропоткин. — Перелистни несколько страниц, прочти, что там сказано. Тот из интеллигентов, кто не в состоянии работать физически, может стать сельским фельдшером, волостным писарем, учителем или еще кем-нибудь, только не чиновником.
Клеменц читал дальше.
Он прочел записку уж под вечер. Поднялся с кушетки и стал разминаться.
Они оба сейчас шагали по комнате, то рядом, то в разные стороны, расходясь и сходясь, останавливаясь друг перед другом.
— Работа твоя, Петр, весьма серьезна, — говорил Дмитрий. — Это и программа, и, в сущности, социологический трактат. Сдается, со временем ты оставишь географию и уйдешь в социологию. Это твой первый шаг в социальную науку. Но спор о программе предвижу большой. Послереволюционный общественный строй описан основательно и подробно. Однако идея безвластия вызывает сомнение. Ты чересчур горяч и нетерпелив. Перешагиваешь, мне кажется, через какую-то послереволюционную стадию. Повторяю, ты слишком веришь в человека, в его доброе начало, в его разум… Предлагаешь сразу после революции организовать совершенно свободные общины и легко находишь в них место даже для бывших владельцев земель и фабрик, а ведь помещики и буржуи не пойдут в эти трудовые общины.
— Пойдут, если захотят есть, одеваться и иметь жилище.
— Нет, они возьмутся за оружие.
— Все оружие будет в руках народа.
— Ладно, оставим общественный идеал таким, каким ты его начертал. Думаю, больших возражений он не вызовет. Потолкуем о путях революции, о работе в народе. Программа предъявляет слишком суровые требования к революционерам. Все они, за небольшим исключением, должны стать в положение крестьян или рабочих. Не каждому это под силу.
— Эти условия, не рахметовские гвозди, а естественные трудовые условия, как у российских крестьян, будут выковывать истинных революционеров, сильных и волевых. Многие из нас пойдут на каторгу, и нам нужна хорошая закалка, чтобы выдержать еще более суровые испытания.
— Да, но в испытания надо вступать постепенно.
— Опять эта лавровская постепенность!
— Я думаю, и Лаврова нельзя отвергать напрочь. Он неплохо вразумляет безмерно торопливых. Мы осуждаем Лермонтова, осуждаем подобных ему вспышкопускателей, которые спешат поднимать местные бунты, а ты вот тоже за отдельные восстания.
— Постой, Митенька, ты меня не так понял. О восстании, которое назреет в какой-нибудь одной губернии, у меня вот что сказано. — Кропоткин схватил рукопись, полистал ее, нашел нужную страницу. — «История полна таких неожиданностей, каких вовсе не предвидел никто из наиболее даровитых и знающих современников. Поэтому мы никогда не взяли бы на себя решить этого вопроса иначе, как по ознакомлении с местными условиями данного случая и по обсуждении их целым съездом народных деятелей…» Где же тут мое категорическое «за»?
— Да, определенного «за» нет, но нет и «против». Содействие какому-либо отдельному преждевременному восстанию, хотя бы и большому, общество отвергнет. Твоя программа, друг мой, я бы сказал, более революционна, чем наше общество, хотя в основном ты сумел выразить в ней наши общие убеждения и устремления. Целиком ее (я имею в виду вторую часть) примут только наши левые товарищи. Кравчинский, Перовская, Чарушин. Принял бы и Сердюков, если бы вернулся. Ну и я, пожалуй, поддержу тебя, старина. Так и быть — дай руку… Программа истинно народна. Для истинных народников… Ну что, побалуемся еще твоим «Жуланом»?