— Конечно, конечно.
— Ладно уж, пороскошничаем, попьем фамильный чай, пока не совсем отрешились от барских привычек, пока не принята твоя программа, — Дмитрий похлопал друга по плечу и рассмеялся, и расплылось его лицо, невероятно курносое, уморительно потешное в смехе.
ГЛАВА 16
Жандармы в квартире Синегубов на Шлиссельбургском тракте не появлялись, и общество, потревожившись два дня, успокоилось. В штаб-квартире на Петербургской стороне началось обсуждение программы. Первая часть ее, как и предсказал Клеменц, большого спора не вызвала. Начертанный автором идеал совершенно свободного общества, общества безвластия, виделся где-то далеко-далеко, в дымке будущего столетия. Одни верили в него, многие не верили, но высказывали свои сомнения спокойно, не горячась, не стараясь разубедить верящих. А на следующий вечер, когда приступили ко второй части программы, к обсуждению путей революции и ближайших дел, завязался жестокий бой. Главная позиция автора была неуязвима, ибо она соответствовала направлению всего общества, но, как только обнаруживался крутой поворот, критики сразу открывали шквальный огонь. Кропоткин упорно защищал занятые высоты. На его стороне, как и было предсказано другом, стояли кроме самого Клеменца Кравчинский и Перовская, приходил на помощь и Чарушин. Однако ж как ни сильно было подкрепление левых товарищей, временами приходилось отступать, соглашаться с критиками.
Программа обсуждалась несколько вечеров и была обществом принята с некоторыми поправками и примечаниями. Отпечатать ее скоренько было негде. Как раз в эти дни приехала из московского отделения Варя Батюшкова, бывшая сельская учительница. Она и взялась переписывать программу, снявши комнатку в доме на углу Кирпичного переулка и Малой Морской улицы.
Жандармские синие вороны на жилище Сергея и Ларисы все еще не налетали, но общество все-таки приняло меры безопасности. Встречи с рабочими за Невской заставой продолжались, но уже осторожно. Кравчинский, вняв просьбам друзей, покинул наконец Шлиссельбургский тракт и уехал вместе с Рогачевым пилить дрова в Новоторжский уезд. Соня Перовская, проводив «мужа», оставила свою квартиру и теперь тоже, как Клеменц, ночевала там, где ее заставала поздняя ночь, — у подруг. Люба Корнилова передала ей связь с арестантами Третьего отделения, и она дважды в неделю встречалась у знакомой молочницы с жандармом Голоненко. Ходила она и в рабочие артели, куда перенесена была ныне главная работа общества. «Чайковцы» наступали, продвигаясь в глубь рабочих окраин. Только отряд Синегубов за Невской заставой на время приутих, как бы запершись в крепость, но и тут у нее готовились к вылазкам.
И вдруг — налет синих воронов. Набег жандармского войска. Разгром шлиссельбургской цитадели!
В ночь на двенадцатое ноября семьдесят третьего года Сергей Синегуб, уже не ожидая никакого наскока, спокойно беседовал о грядущей свободе с двумя фабричными рабочими — Филиппом Заозерским и Теодоровичем. Лев Тихомиров спал в углу на сдвинутых стульях, положив под голову книги и укрывшись полушубком. Спала за перегородкой Лариса. Спал в другой комнате на печи истомленный великан Федя, притиснув к стене своего сынишку Антошу. Спала на койке его больная жена. Пора было и ему, Синегубу, закончить разговор с учениками и лечь.
— Ну что, братцы, — сказал он, — вам ведь завтра на фабрику, надо поспать. Вон наш Лев десятый сон, должно быть, видит.
— Такой малорослый, смирный, а имя грозное, — сказал Филипп.
— Мы его Тигрычем величаем, — улыбнулся Сергей.
— Это уж вовсе грозно — Лев Тигрыч.
Что ж, этот смирный Лев станет, возможно, грозным революционным литератором, подумал Синегуб, а сказал другое:
— Грозны не мы, а вы. Рабочие, крестьяне. Вы действительно будете грозной и неодолимой силой, придет время…
И в этот-то момент и грянуло. С грохотом, таким громким в тихой ночи, к дому подкатили экипажи. Вероятно, кареты.
— Уходите, — сказал Сергей и, подбежав к окну, глянул во двор. Он увидел вваливающуюся в ворота кучу людей, черную во тьме, — Поздно, друзья, — сказал он, отойдя от окна. — Садитесь.
И тут вломился целый отряд жандармов и полицейских.
— Чья квартира? — спросил долговязый жандармский офицер.
— Моя, — ответил Сергей.
— Ваша фамилия?
— Синегуб.
Сергей растолкал спящего Тихомирова.
— Вставай, Тигрыч. Посмотри, какие у нас гости.
— Обеспокоили, прошу прощения, — сказал долговязый, усмехаясь. — Фамилия?