Сходка ответила гулом одобрения.
— Да, личные сношения были бы гораздо надежнее переписки, — продолжал Чарушин, — но у нас нет покамест особых агентов связи, которые бы разъезжали по губерниям. Предложение Миши весьма своевременно. Будем переходить на шифр. И расширять связи. Но вот в чем я не согласен с вами, Николай Васильевич. Рабочее дело приостанавливать нельзя. Ни в коем случае! Напротив, мы должны ускорить его, успеть подготовить наших заводских и фабричных друзей, чтоб одни из них остались действовать тут, а другие пошли пропагандистами в деревни — на лето или навсегда. Не так ли, друзья?
Сходка опять ответила гулом одобрения. Но едва затих этот гул, как послышался другой, наружный, каретный. Все замерли, прислушиваясь. Было понятно, что во двор въезжает целый поезд экипажей.
Чарушин поспешил задернуть окна шторами.
— Но тревожьтесь, — сказал он. — Это свадьба продолжается. Она сегодня напугала меня. Я ночевал здесь, не захотел пойти на Саратовскую. Утром проснулся от шума. Стук множества колес. Такой грохот, аж флигелек наш дрожит.
— Грандиозный пир будет в доме. Как бы не забрел сюда какой-нибудь пьяный.
— А то хозяину еще вздумается пригласить бедных квартирантов. Купцы ведь любят расщедриться.
— Пожалуй, разойтись надо. Завтра докончим разговор.
Стали расходиться. По одному и парами.
Кропоткин выходил последним. Во дворе к нему припарился Куприянов. По проезду, оставленному экипажами, они вышли на Петербургскую набережную.
— Пешком пройдемся? — сказал Кропоткин.
— Нет, перейдем на Выборгскую и сядем на конку.
И они пошли к Сампсониевскому мосту. Уже смеркалось, и Большая Невка чернела в серенькой мгле.
— Слышите, как шипит шуга? — сказал Кропоткин, приостановившись.
— Что-то снег нынче опаздывает… Петр Алексеевич, одолжите мне свой паспорт. Я собираюсь за границу. Сегодня хотел вынести на обсуждение это предложение, да свадьба помешала. Поезжайте-ка на месяцок к сестре на дачу.
— Какая ж теперь дача?
— Да я пошутил, Петр Алексеевич. Вам выезжать теперь никак нельзя. Вы становитесь главной силой нашей пропаганды. Вы, Клеменц и Корниловы. Остальные заняты организационным делом.
— Но вы, как и Соня, как и Чарушин, успеваете делать то и другое.
— В том-то суть — то и другое. А у нас главное — пропаганда. И тут вы — наша артиллерия.
На мосту они остановились, посмотрели на черную реку, несущую тонкие льдинки, послушали, как шипит шуга, и пошли дальше.
— А за границу вы действительно собираетесь? — спросил Кропоткин.
— Да, еду. Но паспорт ваш, пожалуй, и не понадобится. Мне уже обещали.
— С каким делом едете?
— Дело весьма важное. Мы должны иметь за границей наших литераторов, которые возглавили бы издание нашей литературы и основали бы наш журнал.
— А Лавров? А «Вперед»?
— Это все-таки не то.
— Ага, и вы поняли, что не то. А ведь горой стояли за Петра Лавровича.
— Я и сейчас на том стою. Более подходящего для нас издателя, чем Лавров, у нас за границей покамест нет. Надежда была, как вы знаете, на Соколова, но она не оправдалась. Не того мы ждали от Соколова. Переиздал там своих «Отщепенцев», и все. На нас не стал работать. Сердюков напрасно, кажется, старался и рисковал. Впрочем, нет, не напрасно. Вывозя ссыльных за границу, мы пополняем там стан русских революционеров, пускай хоть и не нашего направления. Да и просто освободить невольника — тоже немалое дело.
— Вы хотите выкрасть какого-то ссыльного литератора?
— Да, хочу вывезти за границу Ткачева.
— Ткачева?! О, это крупная птица. Орел. Но это человек, кажется, заговорщического склада. Едва ли будет издавать такой журнал, какой нам нужен.
— Посмотрим. А чтобы посмотреть, надо его вывезти. Хватит ему тут воевать в легальных журналах. И бить Достоевского.
— Ну, Достоевского ему не избить. Достоевский от его ударов разве только поморщился.
Они дошли до Сампсониевского проспекта и стали ждать конку. Разговор прекратили — люди.
В вагоне они сели рядом, но тоже не разговаривали.
Кропоткин вышел у Невского проспекта. Вышел здесь почему-то и Куприянов.
— Вам куда? — спросил Кропоткин.
— В Измайловский, к Корниловым. Но я хочу пройтись по Невскому.
Проспект уже сиял всеми огнями, гремел и кишел. По тротуару, в гуще движущейся толпы, даже рядом идти было трудно, какой уж тут разговор, и они шагали молча. Только когда дошли до Малой Морской и свернули с Невского, Куприянов остановился и сказал: