— Да нет, с академией уже кончено, — сказал Сердюков, не поняв знака Кропоткина. — Меня уж отчислили, наверное.
— Не отчислили, — сказал Кропоткин. — Я узнавал, не отчислили. Идем.
— Идем, идем.
— Так куда же ты сейчас, Анатолий? — спросил Низовкин.
Сердюков посмотрел на Кропоткина и пожал плечами.
— На Малую Охту, — сказал Кропоткин.
— Таитесь все от меня, — сказал Низовкин. — Нехорошо. Чем я не угодил вам?
— Никакой тайны, Александр Васильевич, — сказал Кропоткин. — Мы едем на Малую Охту. — Он взял Сердюкова за локоть, вывел его в коридор и, закрывая дверь, оглянулся на Низовкина. Тот стоял посреди прихожей, опустив голову, обиженный, неприкаянный, в линялом голубеньком халате, в растоптанных домашних туфлях. Кропоткину стало жалко его.
Они вышли на улицу, и Сердюков жадно вдохнул морозного воздуха.
— Как хорошо! Свежо, просторно, гуляй сколько хочешь. Воля. Куда мы? В самом деле на Малую Охту?
— Да нет, я придумал. Хотел, чтоб Низовкин потерял твои следы. Идем к Ане Кувшинской.
— Вот это конспирация! — захохотал Сердюков. — Сашка же в окно увидит, что мы не садимся на извозчика, а сворачиваем на Саратовскую. И напрасно мы от него таимся. Я давно предлагаю принять, но Куприянов все против. Слишком мы разборчивы. Да, Сашка несколько самолюбив, капризен, а все-таки хороший парень.
— Надо с ним раз навсегда решить. Наш он или не наш? Если наш, пускай очищается от самолюбия и тщеславия. Тут без тебя он пытался склонить рабочих на свою сторону, снискать у них особое отношение к себе. И знаешь, хотел покорить их грубым просторечием, сальными анекдотами. Я, дескать, не какой-нибудь нежный интеллигентик, я ваш, идите за мной.
Они свернули с Астраханской в проулок и вышли на Саратовскую — к трехэтажному кирпичному дому, в котором ютилась Кувшинская, обратившая свою квартирку в пристанище друзей. У подъезда Сердюков придержал Кропоткина.
— Подышим, — сказал он, опустив чемодан на льдисто-снежную мостовую. — Изголодался по свежему воздуху. — Он оглядел знакомую улицу. — Ну вот, я снова на нашей Выборгской. Не верится даже. Значит, аресты за Невской заставой не остановили пропаганду. И не остановят.
— Если не разгромят нас нынче. Клеменц предсказывал, что в этом году нас загребут.
— Нет, в этом году не арестуют, — уверенно сказал Сердюков. — Дальше Шлиссельбургского тракта Третье отделение в ближайшее время не пойдет. Потеряло следы. Арестованные, видать, крепко держатся. Так что скорых налетов не будет.
…Налетов и в самом деле больше не было. Минул ноябрь, шел декабрь, а синие вороны не налетали. И «чайковцы», понимая, что нападений все-таки не избежать, торопились сильнее разжечь свое дело, чтоб оно не потухло, когда сами они окажутся в Петропавловской крепости и на каторге. В Петербурге его примут рабочие. Заводские будут раздувать пламя в столице, а фабричные пойдут с факелами по деревням. На то, чтобы это сбылось, и были теперь направлены главные силы петербургских «чайковцев». Но не свертывались и другие дела. Куприянов похитил из Псковской губернии ссыльного литератора Ткачева и вывез его за границу, откуда должен был переправить с помощью знакомых контрабандистов большую партию книг и брошюр. Сердюков, возобновив работу со своими заводскими давними друзьями, одновременно занялся разработкой шифров и конспиративной связью. Перовская все глубже проникала в тайны Третьего отделения, не оставляя, однако, занятий в фабричных артелях. Чайковский уехал на юг — «по епархии», как он говорил. Кравчинский и Рогачев, пильщики, прокладывали путь в народ — ходили по деревням Тверской губернии глашатаями грядущего крестьянского восстания.
Готовящийся поход в деревни затронул и рабочих. Собрались в путь трое фабричных — Крылов, Абакумов и Шабунин. Первым снимался с места Гриша Крылов. Он уезжал в Тверскую губернию книгоношей. Уезжал на второй день после рождества, под вечер.
Кропоткин зашел к нему проститься в байковский дом, бывшую обитель коммуны, ныне занятую рабочей артелью. Сожители Крылова были на фабрике и не могли проводить его. Следовало бы прийти на эти знаменательные проводы всем «чайковцам», но неотложные дела не дали им собраться, а Кропоткину предстояла вечерняя встреча с рабочими в трактире на Черной Речке, и он смог перед этим завернуть по пути в дом Байкова и повидаться с отъезжающим фабричным другом.
Они сидели в большой комнате за большим артельным столом. Пили чай на прощанье (артельная повариха принесла им огромный самовар красной меди).
— Великое дело начинаешь, Григорий Федорович, — говорил Кропоткин. — За тобой пойдут десятки, а то и сотни фабричных. И хорошо бы, чтоб все вот с такими коробами. — Он показал на стоявшую возле стола ивовую корзину с крышкой, набитую книжками. — Как думаешь, пойдут за тобой другие?