"Халима... - шептал он и гладил свободной рукой ее черные волосы. Халима, а как же Олыошка-та?.."
Он нехотя оглянулся - идет ли умная лошадь Халимы - и вдруг встрепенулся: на том берегу десяток, за десятком - сотня за сотней выезжали тьмы конников. Они что-то кричали, но ни один не пускал коня в реку: видели, что впереди у Елизара густой лес.
"Ага! Нашла Орда!" - подумал жестко Елизар и подстегнул коня.
Наступила ночь.
Часть третья
ПОЛЕ
Была в городе Москве печаль великая, и во всех концах города поднялся плач горький, и вопли, и рыдания... оплакивали жены русские детей своих, рыдая в голос и захлебываясь слезами, не в силах сдержаться, потому что пошли те с великим князем на острые копья за всю землю русскую.
Пространная летописная повесть о Куликовской битве
И наступила тишина в Русской земле...
Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича
1
С благовещенья задумал Дмитрий отъехать наконец в отчинные деревни, хоть раз за последние годы глазом хозяйским взглянуть на то, что оставлено отцом, что перешло к нему после смерти матери, княгини Александры. Молодому князю ведомо было, что в делах поземельных, в пошлинах и податях, в скотоводстве и торгах тиун Свиблов разбирается больше, но надо же и самому оглядеть имения, не все мотаться дядьке Миките. А необоримей всего была тяга побывать в дальних деревнях, в которые он наведывался еще с отцом и где впервые увидел лес, реку, увидел, как сонно волок-нится сладковатый дым костра, услыхал глухаря и грустную вдовью песню. Ему было шесть, как сейчас его любимому сыну Василию, но на всю жизнь запомнилась эта деревня, черная изба и баба в поминальном платке. Как сейчас видит Дмитрий ее чистый холщовый сарафан, крупные, крепкие и все же женские руки и деревянный чум молока... "Испей, князюшко, - богатырскою силою наполнишься..." И та же баба сыпала золу на куричий хвост, шептала приговоры - от всех болезней, кропила зарю с нового веника, дабы минули все несчастья молодого князя... И в душу запало то, что не выскажешь словом прилюдным, без чего никогда не защемит сердце при виде сирой деревни, прибившейся к речонке, нежданного погоста, забытого остожья на лесной поляне... И никогда, казалось Дмитрию, не загорится смертный человек любовью к ближнему, ко всей этой единственной, многогрешной, горькородной земле, не пробудись он хоть раз в незнакомой избе, не заблудись в престрашно бескрайних болотистых лесах и не спасись, - будто заново родился! - выбредя на дальний колокольный звон... "Пора, пора отъехать в отчинные деревни! Князь я аль не князь?" - не раз подбадривал себя Дмитрий, но отъехать туда так ему и не довелось. Годы пошли - один тяжелей другого. Война с Тверью, с Литвой, с Ордой в Нижнем Новгороде. Стояние на Оке и, наконец, тяжкое поражение на реке Пья-не... Новый епископ Сарайский, владыка Афанасий, сменив Иоанна, прислал тайного гонца и довел недобрую весть: сатанинским умыслом Мамая составлен в Сарае тайный заговор, чтоб извести великого князя Московского, а кто подослан то не ведомо. Вот и думай... Минувшую осень провозился с отцом Митяем: едва упросил его снять с себя драгие одежды, отставить вереницу слуг и отроков, коими он себя окружил, и смиренно пойти в Спас-Чигасов монастырь, что меж заяуз-ской и гончарной слободами. Дмитрий пошел на дело необычное: вместе с клобуком инока он повелел надеть на духовного отца своего и печатника мантию архимандрита! "Быть до обеда бельцем, а после обеда старейшиною монахов есть дело беспримерное!" - роптали на Москве и в иных городах русских, но особенно воспротивились нарушению церковного устава епископы Дионисий Суздальский и Пимен Переяславский. Почуяли, что Дмитрий метит поставить Михаила во главе русской церкви, неспроста исполчились супротив воли великого князя. Да они-то - полбеды, тяжко было уговорить митрополита, бывшего при смерти, не желал старик благословить на свое место Митяя: "Сей архимандрит еще новоук в монашестве..." Сергий Радонежский - вот кто, по мнению митрополита, мог заступить его место, но гордый и неистовый старец из Троицкого монастыря решительно отверг высокую честь, предпочтя уединение в своей обители и не желая погрязать в трудных делах митрополии. Не одобрял отец Сергий и новоставленного архимандрита Михаила, названного так после пострижения княжего печатника. Не желал Дмитрий отступать перед уставом, перед капризами, перед наветами врагов Митяя, не могли они или не хотели видеть, какая опасность грядет на Русь, в такую годину нужен в митрополии свой, надежный, а не присланный пастырь. Бояре и князь Серпуховской, днями пребывая у постели больного митрополита, уговаривали его утвердить печатника, говорили, что отвергнутый великим князем новый митрополит Киприан только и ждет, как бы въехать в Москву и взять посох первопастырский. Умный политик поборол в митрополите Алексее священнослужителя, и он благословил Михаила, но с оговоркой: если бог, патриарх и вселенский собор удостоят его править российскою церковью...
Двенадцатого февраля 1378 года митрополит Алексей скончался.
Коломенский счастливец Митяй тотчас оставил Спасский монастырь и без ведома патриарха Константинопольского возложил белый клобук митрополита Руси на свою красивую голову. В Царь-град он не спешил, но уже надел мантию со источниками и скрижалями, принял посох, печать, казну, ризницу митрополита Алексея, въехал в его дом за городом у села Троицкого-Голени-щева и стал решительно судить дела церковные, называясь отныне митрополитом Московским Михаилом. Многочисленные отроки и бояре, в том числе Кочевин-Олешинский, служили ему. Видел Дмитрий, что его незаконнопоставленный митрополит возбуждает зависть и пересуды. Опять забота: надо уговаривать епископов, собрать их в Москву и просить, чтобы избрали Митяя в святители. Согласно с апостольским уставом, нельзя надевать клобук митрополита, не будучи епископом. Однако ставить Михаила-Митяя в епископы мог лишь митрополит, но Алексей скончался, а ставленник Константинополя Киприан сидел в Киеве, выжидая своего часу, и уж он-то никак не согласился бы благословить соперника своего, уже захватившего русскую митрополию. Все перепуталось, и, хотя в Москву съехались все епископы, убоясь противиться Дмитрию, один все же бросил вызов - Дионисий Суздальский. Он упрекал великого князя в святотатстве, и... Дмитрий уступил, Михаил-Митяй остался пока незаконным митрополитом, опасаясь к тому же ехать в Константинополь, где мог потерять незаконно присвоенную мантию митрополита.
Дмитрий тоже откладывал отъезд своего духовного отца, потому что было немало иных забот.
- Княже, когда же в отчинные деревни? - спросил как-то Бренок, но Дмитрий лишь тяжело вздохнул в ответ: близились тревожные дни.
* * *
Русские полки стояли без дела под Коломной. Дмитрий выезжал к ним и нашел воинство в полном порядке и трезвости. Одно смущало великого князя, что не мог он ответить на вопросительные взгляды воевод и рядных воев: почему стоят они? Скоро ли будет настоящее дело? Особо мрачны были мужики из деревень и мелких городов, жившие с земли, да оно и понятно: конец июля.
- Не топор кормит мужика, а июльска работа!
- У божьего дня уж свету вбавилось, а мы все стоим!
- Да уж проклов день на носу!
Дмитрий слышал эти разговоры в стане своих воев, когда отъезжал обратно к Москве в сопровождении неизменного Бренка и малой гридной дружины. Он был спокоен пока, особенно за северные границы. Беспокойный Ольгерд умер в прошлом году, сыновья его от всех жен передрались. Литовский престол захватил любимый сын покойного воина-князя - Ягайло, а старший, Андрей, княживший в Полоцке, сразу и окончательно перешел на службу к Дмитрию. Михаил Тверской успокоен званьем второго великого князя на Руси и верен договору. Рязань второй год подымается из пепла после Арапши, и вот вновь грядет темная туча из Орды. Дмитрий чувствовал ее приближенье и неспроста собрал и держал полки наготове: разговорам и хитростям пришел конец, ссылаясь на засухи, падеж скота, Дмитрий давно уже объявил Мамаю, что станет платить дань много меньше, чем тот желал, не более той, что была установлена при Джанибеке-хане. Это был вызов Мамаю.