Ленский Владимир Яковлевич
Искупление
Владимир Ленский
Искупление
Все это случилось так страшно просто и неожиданно. Володя Черепанов, робкий, застенчивый студент, давний знакомый Мирры, с которым у нее были только лишь дружеские отношения, в сумерках, когда все в комнате точно затянулось лиловым газом и только зеркала светились синими, прозрачными безднами -- вдруг осмелел, взял руку Мирры и припал к ней долгим поцелуем. Молодая женщина не отнимала руки, она вся застыла, замерла, как будто глубоко задумалась и забыла -- где она и что с ней. Она смотрела прямо перед собой недоумевающими, широко раскрытыми глазами -- и трудно было понять, что в ней происходило. Оторвавшись от ее руки, Володя поднял к ней лицо -- и вдруг она посмотрела на него таким странным, сумасшедшим взглядом, что у него упало сердце и похолодели руки и ноги.
Он не мог понять, что означал этот взгляд, но испытывал от него такое волнение, точно молодая женщина взяла в руки и сжала его сердце. Она смотрела на него, как будто о чем-то спрашивая или чего-то ожидая от него, смотрела словно из глубины души влажными, тускло и горячо блестевшими в сумраке глазами.
Но, вот, она вдруг опустила веки, точно чем-то опьяненная, одурманенная, и тихо, как будто лишаясь сознания, склонилась к нему и припала головой к его плечу. Володя сначала растерялся и не знал, что делать; но близость молодой женщины, которую он давно уже втайне любил, теплота, и аромат ее тела вскружили ему голову. Он обнял ее и стал целовать ее лицо, плечи, волосы, пьянее и теряя рассудок. Мирра прижималась к нему, горячо отвечая на его поцелуи...
Володя не видел, как открылась дверь и на пороге появился Данский, муж Мирры. Но она увидела его отражение в зеркале и, сразу отрезвилась, вся затрепетала от ужаса. Темная тень Данского тотчас же стушевалась, отступив в сумрак передней, и дверь закрылась. Мирра оттолкнула от себя Володю, встала и, истерично кривя губы, с ненавистью прошептала:
-- Не смейте!.. Не трогайте меня!..
Володя был поражен. Что случилось? Он ничего не поминал. Он растерянно смотрел на нее, так и оставшись с умоляюще протянутыми к ней руками. Мирра прислушивалась к раздававшимся в передней шагам; кто-то там осторожно, медленно, точно в тяжелом раздумье, закрыл парадную дверь. Когда в передней все стихло, молодая женщина опустилась на диван, закрыла лицо руками и заплакала. Она понимала, что ни она, ни Володя не были виноваты в том, что случилось с ними: это был какой-то сон, дурман, внезапно зажегший их влечением, бросивший друг к другу. И все же она не могла подавить в себе гнева против Володи, заставившего ее поддаться этому дурману и навлекшего на нее крупную неприятность. Данский был очень ревнив, -- поверит ли он, что между нею и Володей никогда ничего не было, что то, что он увидел сейчас, было несчастной случайностью, в которой она не могла отдать себе отчета, которая для нее самой была загадкой, потому что к Володе до сих пор она была совершенно равнодушна?..
Она отняла руки от лица и с искривленным от раздражения ртом гневно сказала, топнув ногой:
-- Уйдите! Я не могу вас видеть!..
Володя все еще ничего не понимал, но ни словом не возразил, чувствуя себя в чем-то глубоко виноватым перед нею; согнувшись, съежившись, как побитая собака, он покорно пошел к двери. Он так и ушел с тяжким сознанием своей шины перед Миррой...
Данский не возвращался. Мирра ждала его, нервничая, с мучительным нетерпением. Казалось, с каждым часом между нею и мужем увеличивалась пропасть, грозившая стать совершенно непереходимой. Если бы он не придавал особенного значения происшедшему, то вернулся бы тотчас же, чтобы объясниться с нею, и ей, пока он еще не успел опомниться и прийти к какому-нибудь определенному заключению, было бы легко рассеять его подозрения, убедить его в ее невиновности. Но время шло, он не приходил; он, по-видимому, считал случившееся серьезным, непоправимым несчастьем...
Мирра совсем не ложилась спать, блуждала по комнатам, как безумная, не находя себе места, в нетерпеливом ожидании ломая пальцы Она изнемогала от сознания своей виновности и страха. Если бы возможно было этот день совсем вычеркнуть из жизни, вытравить из памяти ощущение этой нежданной, чужой любви! Она не хотела вспоминать, но ее губы все еще горели от поцелуев, ее тело было налито сладостным томлением, -- да, сладостным, потому что ей были приятны ласки Володи, потому что они сделали ее на минуту невыразимо счастливой, какой она никогда не чувствовала себя с мужем. И она вся содрогалась и закрывала руками лицо, пылавшее от стыда. Она топтала, бичуя самое себя: