Мне, право слово, грех жаловаться. Моя история – это история моментальных и лёгких достижений, история больших побед. Лучшие мальчики школы, лучшие партии в хоре, быстрые связи, головокружительный взлёт. Не успела я обернуться, а меня уже любят и слушают тысячи, безликие тысячи. У меня есть признание, и деньги, и свобода, которая гарантирована этими деньгами. Нет только радости от побед, но этот компонент, видимо, не входил в мой премиум-пакет.
Мысленно я возвращаюсь к тому вечеру на побережье бездонного океана, к той напуганной девчонке, которой нечем заплатить за кофе, к нашей бестолковой прогулке. Я не знаю, зачем я тогда предложила ей сбежать, зачем уговаривала, зачем оставила свой номер. Мне показалось вдруг, даже не показалось – отчётливо явилось, что она может принести мне смысл. Так одинокие старики заводят диванных собачек, которых настойчиво выгуливают дважды в день по часу. Собачка тут уже не просто друг и соратник, а гарант длящейся жизни, ведь нельзя умереть, когда есть кто-то, кто умрёт без тебя. Это такой божественный ультиматум: я больше не никчёмное нечто, я теперь на земле по делу – забочусь о маленьком безобидном существе. Это уже заявление: моя смерть не пройдёт бесследно.
Господи, что за чушь я несу. Да и какая разница, в самом деле. Паскаль-то не звонит.
Паскаль
А дальше это всё больше напоминало плохое кино. Пришло лето, принесло с собой жару, кидающую меня в воду, разложило свою бутафорию в моей комнате. Мир шёл ко дну на сантиметр каждый день, я не замечала этого.
Временами мне кажется, что я слышу, как часы идут на войну со мной, слышу шум этих шагов, повторяющихся ударов метронома – единственный саундтрек, сопровождающий мою жизнь. Никакой другой музыки я не хочу, никогда не хотела, мне достаточно и этого мерного дыхания часов. Мира за пределами головы нет, и жизни там нет – вот на что я пытаюсь опираться во всех своих шагах. Скажем, море точно есть, есть его запах, вкус, цвет, точно есть я, мама, Симон… с того мая я сомневаюсь в реальном существовании папы, того папы, которого я знала. Есть этот город, сети, ждущие рыб, косяки рыб, идущие в сети. А маяк? Раньше он был, но есть ли он сейчас? А если его нет сейчас, был ли он вообще? Вопрос. Но блюза нет – очевидно. Нет того телефонного номера, значит, и не было. Нет того запаха предвкушения, который подарил мне май. Но май ли? Врать себе самой, стоит только начать, удобно и легко, ты – жертва и злодей в одном лице, нейтрализуемо. Смягчаешь как-то эту ложь, делаешь её ничтожно малой, приравненной к нулю.
Мама говорит мне: «Симон будет для тебя опорой». Я часто думаю, нужна ли мне опора, когда земля под ногами дружелюбна. Я думаю, был ли папа опорой для мамы, жизнь которой теперь всё больше напоминала мне падение снежинки, невесомой крохотной снежинки, которую может ускорить или замедлить даже незначительный порыв ветра.
Всегда трудно назначать цену, просто – обесценивать. Вот и сейчас я не могу сказать, чем была для меня эта ночь, одна короткая весенняя ночь, лишённая слов, но не смысла, ведущая куда-то, ведомая нами. «Мы». Нет ничего проще этого слова. Нет ничего волнительнее того акта превращения в нечто единое, который им подразумевается.
С недавних пор мне никак не удаётся восстановить рухнувшую в одночасье иерархию, во многом из-за отца, но не только. Загвоздка и в Симоне: я не нахожу ему места. Кто он, этот мальчик, печально-солёный, играющий в мужчину? Что общего между мной и его сухими жёсткими ладонями, почти прозрачными водяными глазами, выгоревшими волосами, колкой щетиной, неизменно расстёгнутой рубахой. Да, я дала ему имя. Имя, которое не дал бы никто другой. Но слова – это просто звуки.