Египтянин уже завтракал, когда проснулся Вернье.
— Опять «рождественская елочка»? — рассмеялся фотограф, взглянув на компаньона. — Такой номер больше не пройдет. Потеряешь безделушку — снова будешь искать. Съемка встанет, свет уйдет. Я буду сердитым и грубым…
— Больше не повторится.
— Снимай все! Лишнее! А, нет, браслетики оставь. Красиво смотрятся на тебе.
— Тирано ди Рома, — буркнул под нос Ахет. Это была единственная фраза на итальянском, которую он помнил и употреблял как гнусное ругательство, когда что-то не устраивало.
— Я все понял, аппетитозо рагаццо, — рассмеявшись, Вернье отбил нападки первой пришедшей на ум фразой на том же языке и исчез в ванной комнате.
Лихой таксист быстро домчал пассажиров до храмового комплекса. Ахет специально сел за фотографом рядом с багажом, чтобы своим видом не отвлекать водителя от дороги, однако, тот нагло таращился на «туриста» в зеркало заднего вида.
— Обнимемся на прощание? — предложил араб на местном диалекте.
Ахет понял, что тому нужно, но потакать не стал: объятия фотомодели могли стать последними в жизни таксиста. Шери, гордо отвернувшись и тряхнув волосами, направился ко входу. Жан-Поль усмехнулся высокомерию своего подопечного и без торгов расплатился с водителем, что вызвало у современного египтянина бурное недовольство.
Солнечные лучи проникали через проемы в стене, играя бликами на потрепанных временем и людьми фигурах богов, наполняя помещение таинственным сиянием и глубокими тенями. Ахет стоял в потоке света, ловил его ладонями, касался пальцами под щелчки затвора фотоаппарата. Походный отражатель — изобретение Вернье — стоял напротив и легко подсвечивал лицо модели.
— Расстегни пуговку. Так, теперь вторую… — командовал Жан-Поль, плавно кружась вокруг Ахета и разрешая лучам отпечатывать радужные пятна на снимках. — Посмотри на меня! Да не так! Как пчела смотрит на мед!
— Муха… — поправил египтянин. — Мухи любят мед.
— Ладно, муха. Я мед. Съешь меня взглядом! А теперь… сама скромность! Шикарно! Да сними ты эту ужасную рубашку!
— А что взамен за это?
— Вы только посмотрите, он еще и торгуется? — рассмеялся фотограф.
— Мы здесь сейчас одни… — оглядевшись, произнес Шери. — Некому смотреть.
— А они? — Вернье понял, что его протеже снова не уловил тонкого французского юмора, и махнул рукой в сторону фресок, дабы разрядить обстановку. — Ты им точно нравишься.
Во взгляде Ахета появилась грусть, сменившаяся тоской по дому. И это было запечатлено фотографом. Он ловил игру настроения своей модели, выбирая удачный ракурс.
— Рубашку мне! Ахет! — прикрикнул Жан-Поль.
Мужчина, нехотя, подчинился.
— Теперь встань сюда к стене между фигурами. Прими красивую позу. Да-да! Вот так! Посмотри на меня! Не двигайся… — с паузами продолжил командовать француз и вдруг психанул: — Да что такое с фотоаппаратом! Перерыв!
Шери подошел к фотографу. Тот перелистывал последние снимки и грязно бранился: лучшие кадры оказались мутными, словно их снимали через запотевшее стекло.
— Приедем завтра и продолжим, — предложил египтянин. — Возвращайся в гостиницу, а я хочу погулять здесь. И верни мне одежду!
— Хорошо, — раздосадовано произнес Вернье, протянул рубашку и принялся собирать аппаратуру. — Не задерживайся долго.
— Конечно!
Жан-Поль ушел. Ахет набросил на плечи запылившуюся вещь и, не спеша, стал осматривать фрески. Он читал записанные на стенах хвалы богам, прошения, подношения, события. На его глазах навернулись слезы: он вспомнил, как по приказу Камы наводил порядок в свитках о доходах и расходах, как стоял на крыше своего храма, провожая взглядом погребальную процессию деспотичного отца. Египтянин, погрузившись в мысли, не заметил, как забрел в какую-то неосвещенную тесную комнатку. Он прижался к стене и, оседая на пол, разрыдался. Как хорошо, что Жан-Поль не видит его в таком состоянии! Никто не видит!