–Здравствуйте Марина Алексеевна, Пётр Григорьевич, - кивнула я.
Родителей своего парня я побаивалась. Пускай они давние друзья родителей, но они никогда не вызывали у меня доверия. Отец слишком грубый, даже его лицо отталкивает и заставляет меня сжаться под угрюмым прищуром глаз. Мама помягче, но и та смотрит на меня снисхождением. Мол, тебе повезло, что наш сын выбрал тебя.
– Рассаживайтесь, пожалуйста, – порхала мама вокруг стола.
– Оу, спасибо, Валентина мы будем только чай, - оборвала её трепыхания Марина Алексеевна.
Я не была святошей до мозга костей. Какой бы образ меня не закрепился в обществе, людям было невдомёк, о чём я думаю. Существует семь смертных грехов: гордыня, жадность, гнев, зависть, прелюбодеяние, обжорство и лень. Необузданным мною был и остаётся гнев. Я смотрю на мать, которая только села и вновь услужливо поднимается с места, и встаю следом за ней из-за жуткого раздражения и желания вгрызться в глотку драгоценнейшей тётушке.
Она могла сказать это прежде, мама расставила все тарелки и приборы.
– Ева, - родительница останавливает мой порыв.
Голода не было, но и занимать разговорами нежеланных гостей я не хотела. Поэтому принялась бесшумно хлебать холодный суп. Папа дёргано переключал каналы, недовольно бормоча себе под нос. Кажется, и его компания друзей не радовала, да и от моего парня он был не в восторге. Я в принципе не знала человека, которого целиком и полностью принимал мой отец. Папа остановил свой выбор на канале новостей.
– Безбожники! – выплюнул отец, вытерев рот салфеткой. – Благотворительность якобы, знаем мы как вы денежки отмываете.
На тусклом экране интервью брали у статной женщины. В чёрном деловом костюме, она улыбалась журналисту и лаконично отвечала на вопросы. Рядом с ней стоял крепкий мужчина. С завитками кудрей, скуластым лицом и широкой челюстью - в нём угадывалась английская кровь. Он держал за талию супругу и сохранял молчание, с гордостью поглядывая на неё.
– Картину купили за миллион долларов, которые пойдут в детский фонд. Не отмоетесь на грешных деньгах, голубчики, ох не отмоетесь, – качал головой Пётр Григорьевич.
Внутри у меня всё перевернулось. Разве зависть – не грех? Разве наговоры и сплетни – есть благодеяние?
– С чего Вы взяли, что их деньги грешные?
Четверо пар глаз повернулись в мою сторону. Я бы, и сама так сделала, если бы могла.
– Тебя, дочка, не учили в разговор старших не лезть, а? Что, Тимофей Львович, не воспитал?
Гробовая тишина пронеслась по небольшому помещению столовой. Отец хмурился, пронзая своим фирменным взглядом гостя. Зная папин вспыльчивый характер, он сорвётся ни на мне, так на нём.
– Моя дочка – будущий журналист. Задавать вопросы – её специфика.
– Знай своё место, дочка. Ты сейчас где? – приторно ласковым голосом интересовался Пётр Григорьевич.
– В отчем доме, - произношу бесцветно.
– Правильно. За столом кто?
– Старшие.
– Ну вот. Чему же вас, журналистов, в высших заведениях учат, раз не знаете как в приличном обществе себя вести.
Меня научили тому, что, если человек уходит от ответа, значит он его не знает.
– Женщине еще и вопросы задают, – продолжал гундеть Пётр Григорьевич. – Можно подумать она что-то понимает в финансах. А этот рядом? Стоит, будто бы воды в рот набрал. Какой из него мужик?
Отодвигаю тарелку, чтобы яд этого человека случайно туда не попал. Мама уже вернулась и, как и все сидящие за столом, ждала, когда дядюшка таки замолчит. Наконец Матвей прочищает горло. Мне в этот момент захотелось его расцеловать, однако, вместо того чтобы защитить честь всех женщин на планете, он отпивает морс, встаёт со своего места и направляется ко мне.
– Ева, – говорит он и опускается передо мной на одно колено. – С согласия твоих родителей, я прошу твоей руки.
Лохматые кудри каштановых волос, карие глаза, добрая улыбка. Он протягивает мне кольцо в скромной белой коробочке и уверенно ждет.
– Я бы хотела повременить с этим.
И настроение в комнате меняется, как по щелчку пальцев. Ножки стульев скрипят, соскребая краску с деревянного пола, его родители негодующе выходят из-за стола. Они ни на шутку возмущены и, кажется, до одури верующие люди мысленно меня проклинают.
– Я хочу доучиться, – пытаюсь оправдаться перед перекошенным от боли лицом Матвея. – А потом…
– Что значит потом? – взрывается его мать. – Мы, как воспитанные люди, нашли время, пришли к вам свататься, а ты говоришь потом?