— Убили разводным ключом, — доложил эксперт Саша. — Было нанесено два удара по голове. Первый пришелся по темени. Второй по затылку. От второго удара была проломлена черепная коробка. Смерть наступила мгновенно. Это произошло часов в одиннадцать вечера.
Карасев взглянул на скорченный труп, лежащий вниз лицом в луже собственной крови. Одна рука вцепилась в стенку, другая зажимала проломленную голову. Рядом валялся огромный разводной ключ, верхушка которого была черна от запекшейся крови. Тут же у стены стоял чемодан с инструментами слесарей, а посреди пола валялся масляный моток проволоки.
— Отпечатки пальцев сняли? — спросил Карасев.
— Отпечатков на ключе нет, — развел руками Саша. — По всей видимости, убийца был в перчатках. Или потом стер отпечатки.
— Стер отпечатки? — удивленно вздернул брови Карасев. — Интересно… А следы обуви есть?
— Следов обуви тоже нет! Вернее, посторонних следов нет. Есть несколько следов сотрудников музея. Женских следов. Но удар явно не женский. Нужно обладать недюжинной силой, чтобы пробить черепушку.
— Я понял! Ручки двери смотрели?
— На дверной ручке отпечаток одной женской ладони. И на крючке отпечаток той же ладони.
— И больше никаких отпечатков?
— Никаких.
Карасев задумался.
— Интересно… Ну а… в комнате сторожа отпечатки на бутылке, на стаканах…
— Никаких бутылок мы не нашли, — пожал плечами Саша. — На чашке есть отпечатки. Судя по всему, сторожа. Из чашки пили чай. Водку не пили. На телефонной трубке есть отпечаток той же женской ладони. Ну а стаканы чистые. Ими не пользовались.
— А пахнет? — кивнув Карасев на труп.
— Абсолютно не пахнет. Врач уверен, что он был трезвым. Точно, конечно, покажет экспертиза, но по предварительному осмотру признаков опьянения не обнаружено.
— Странно… — пробормотал Карасев и, бросив долгий взгляд на тело, отправился осмотреть каптерку.
В каптерке не было никаких следов пребывания посторонних. По всей видимости, алкоголь точно не распивали. Если бы распивали, а потом унесли, остались бы следы закуски. Если бы унесли и остатки закуски, остались бы крошки. Нет! Посторонних в каптерке не было. Также не было никаких следов беспорядка. Все мирно, чинно и как будто на своих местах: электроплитка на подоконнике, чайник на электроплитке, чашка с недопитым чаем на столе, телевизор на тумбочке. На топчане страницами вниз лежит раскрытая книга Набокова «Лолита». Книга, судя по всему, сторожа.
Все признаки того, что убийство для этого городишки явно нетрадиционное, то есть совершено на трезвую голову, да еще без отпечатков пальцев. Вот это ни черта!
Карасев покинул каптерку и направился в кабинет директора.
— Мне нужно поговорить с сотрудниками музея, — сказал он директрисе.
— Пожалуйста! — с готовностью ответила она. — Можете в моем кабинете. Кого пригласить?
— В первую очередь Михайлову. Кстати, вы уже осмотрели музей? Экспонаты все на месте?
— Сейчас производим более тщательный осмотр, но, исходя из беглого осмотра, кажется, ничего не пропало. Во всяком случае, наиболее ценные музейные реликвии на месте.
— А какие у вас самые ценные? — поинтересовался Карасев.
Алла Григорьевна расплылась в счастливой улыбке.
— Жемчужиной нашего музея является портрет Екатерины Второй, кисти неизвестного художника. Он, слава богу, цел.
— Это который четыре метра в высоту и три в ширину?
— Совершенно верно. Из-за размеров похитить портрет вряд ли возможно. Но есть у нас картины и поменьше, например «Ева с гранатом». Она всего три на два. К счастью, и она на месте.
— То есть самое ценное в музее — это наиболее объемное? — догадался Карасев, подавляя улыбку.
— Да нет, почему же! — ответила директриса, не понимая сарказма. — У нас есть и довольно мелкие экспонаты, которые представляют региональную ценность. Например, гжельский фарфор. Но он тоже не тронут…
— Я понял, — перебил Карасев. — А в фондах музея у вас есть что-нибудь такое, из-за чего можно убить…
— Ну… — задумалась директриса, — чтобы убить, конечно, таких ценностей нет, но вообще шедевры, пусть не мирового, а регионального значения, в наших фондах имеются. Например… Э… Вот… Ну сразу навскидку я сказать не могу. Надо посмотреть списки. Кстати, мы как раз обновляем списки наших фондов. Зоя Павловна этим занимается. Но вряд ли в подвалах что-нибудь пропало.
— Почему?
— Потому что подвалы на замках. А замки все на месте. Мы уже проверили. Зоя Павловна вчера сама лично все закрыла. После слесарей.
— Словом, куда не взгляни, все дороги ведут к Зое Павловне, улыбнулся Карасев, утомившись от болтовни директрисы. — Что ж, зовите ее, раз она заведует фондами и последней ушла из музея! Кстати, кто сегодня пришел в музей вторым, после Зои Павловны.
— Александрова из отдела Гончарова, — ответила директриса.
4
Через некоторое время в кабинет вплыла Зоя Павловна и робко присела на стул напротив следователя. Выглядела она очень бледно, глаза ее были встревоженными, пальцы дрожали.
— Вы действительно думаете, что Локридского убила я? — произнесла она, поймав серьезный взгляд следователя.
— Почему вы так решили? — удивился Карасев.
— Алла Григорьевна мне сказала, что я подозреваемая номер один. Это правда?
Карасев снова подавил улыбку, подумав, что этим провинциальным холмсам уже все давно известно. Они всегда все знают заранее, у них давно свои версии, и следователи с красными дипломами для них были и будут вечными дилетантами.
— Успокойтесь, Зоя Павловна. Я еще ни к какому решению не пришел, ответил Карасев. — Лучше ответьте мне на такой вопрос: во сколько вы вчера ушли с работы?
Михайлова страдальчески сморщила лоб и напряженно уставилась в пространство. После двухминутного раздумья она неуверенно ответила:
— По-моему, около восьми. Точно, было без пяти восемь когда сантехники, наконец, допили свою несчастную вторую бутылку. Первую они начали пить в половине шестого. Это я хорошо помню. Потому что как увидела, что они готовят стаканы, так сразу им сказала: «В шесть заканчивается мой рабочий день и я закрываю подвал, независимо от того успеете вы со своими батареями или не успеете». Словом, предупредила, что сидеть ради них не намерена. Они меня заверили, что до шести закончат и с батареями, и с бутылкой, хотя у них с продувкой еще, кажется, конь не валялся. Так вот, в шесть они только начали откручивать первую заглушку. Я естественно, была рядом и наблюдала, как они работают. Им, видимо, надоело, что я за ними слежу, и они ушли за шкаф. Развили там бурную деятельность: начали стучать и скрежетать ключами. Я пару раз поднималась наверх, а они там все скрежетали и стучали.
— Зачем же вы поднимались? — спросил Карасев.
— Как зачем? Все уходят домой, а я сижу в подвале с двумя мужиками. Мне директриса велела сидеть до тех пор, пока они не закончат. А потом она велела сдать музей на пульт. Ну я сидела и ждала, как велела директриса, а вовсе не потому, что мне очень нравится оставаться после работы. Где-то часов в семь мое терпение лопнуло, я заглянула к ним за шкаф и увидела, что они откупоривают новую бутылку. Ну я, разумеется, начала ругаться, а они: «Зоя Павловна, еще пять минут — и уходим». После этого прошло не пять минут, а пятьдесят. Я засекла. В восемь мы обычно сдаем музей на пульт. Тут мне ничего уже не оставалось, как просто их выгнать. Они хотели оставить свои грязные инструменты прямо в хранилище, но я не позволила. И они бросили чемодан с ключом и проволокой в коридоре…
Тут Михайлова осеклась и испуганно подняла глаза на следователя. Следователь улыбнулся.
— Что же вы остановились, Зоя Павловна? Продолжайте, я слушаю.
— А чего тут продолжать. Получается, я виновата, что убили Локридского. Если бы я позволила оставить инструменты в подвале, тогда бы, возможно, нечем было убить сторожа. Но поймите, в хранилище не должно быть ничего постороннего.