Хотя Джезуальдо не имеет к ним никакого отношения, тем не менее, напрашивается поэтическая ассоциация между убийством двух любовников и этими двумя поразительными анатомическими фигурами. Женщина беременна. В ее открытом животе явственно видна плацента; из нее выходит пуповина, соединяющаяся с зародышем. Можно открыть череп неродившегося младенца, чтобы увидеть сложную сеть кровеносных сосудов. Правая рука женщины поднята, словно она защищается от удара. Ее глазные яблоки все еще целы, они почти блестящие, и на лице у нее застыло выражение ужаса. Вся она — воплощенный ужас. Мужская фигура стоит в оборонительной позиции. Большой пенис, который, вероятно, мумифицирован, кажется живым. При виде этой пары любовников возникает впечатление, что ритм их жизни, цикл рождения, жизни, смерти и произведения потомства был остановлен внезапной встречей со смертью. Они смотрят ей прямо в лицо. Их ужас перед лицом смерти словно бы воспроизводит невообразимый кошмар, который испытала Мария д’Авалос, когда увидела, как умирает Фабрицио, как в комнату входит Карло и нависает над ней, когда почувствовала невыносимую боль от кинжала, вонзившегося в ее влагалище. Трупы, сохраненные ди Сангро, служат напоминанием о шокирующем преступлении Карло.
Драма музыки Джезуальдо — и тщательно срежиссированная драма в ночь убийства — предвосхитили подъем оперы, которая вскоре после его смерти стала главным музыкальным жанром в Италии. Но сама музыка Джезуальдо была забыта на целых четыре века. Вскоре его период позднего маньеризма сменил барокко, и после короткого периода славы как мастера своего времени произведения Джезуальдо, написанные главным образом для голоса, утратили свою популярность. Он не оставил перспективного музыкального наследия. Его помнили как прославленного дилетанта. И что того хуже, от него отмахивались, как от «помешанного на хроматизме».
Только в середине двадцатого века его музыка была возрождена, и ее должным образом оценили и поняли, так как мучительный экспрессионизм Джезуальдо предвосхитил эмоциональные искания современного века. Его защитником был Игорь Стравинский, посвятивший много времени изучению и сочинивший в знак восхищения им Monumentum pro Gesualdo. Сейчас признано, что Джезуальдо был гением, предвосхитившим за три столетия музыку Рихарда Вагнера. Вследствие этого музыковеды постоянно делают отважные попытки отъединить напряженный экспрессионизм его музыки от его ужасного деяния.
Однако несмотря на это Карло Джезуальдо продолжает жить в памяти как убийца Марии д’Авалос, самой красивой женщины в Неаполе, и Фабрицио Карафа, самого красивого и самого достойного дворянина.
