— Кто это? — спросила Беатриче, указывая на великолепную картину, которую уже давно изучала. Эта картина занимала большую часть противоположной стены. — Она похожа на маму.
— Это две совсем особенные женщины, объединенные в одну, — ответил принц. — Во-первых, это Венера, богиня любви и красоты. Разве она не прекрасна? — Любовь к искусству у принца Гаэтано стояла на втором месте, уступая только любви к женщинам. Он был тонким ценителем и того и другого. Подобно своему отцу, который был одним из самых образованных людей своего времени, Гаэтано был пламенным покровителем художников.
Беатриче рассматривала чувственную белокурую женщину с косами, в которые был вплетен жемчуг. Она держала на коленях стеклянный шар. Девочка остановилась на красивых зеленых глазах с тяжелыми веками, на изящном прямом носе и рте, похожем на розовый бутон.
— Да, — заключила Беатриче, — она похожа на маму.
— А ты знаешь, почему? — спросил принц.
— Нет.
— Это потому, что она моя мать, Мария Арагонская. Она похожа на твою мать, потому что приходится ей бабушкой. Твоя мама унаследовала от нее белокурые волосы испанских королей, ведь она была племянницей короля Фердинанда. А ты, Беатриче, ее правнучка.
— А при чем тут Венера?
— Потому что этот портрет написан мастером по фамилии Тициан, и порой он именно так изображал очень красивых женщин. Это называется аллегория.
— Почему она такая печальная?
— А, это очень запутанная история, — рассмеялся принц. Принцесса Свева взглянула на него, нахмурившись, но он продолжал: — Ты видишь вон того храброго командира? — С этими словами он указал на другую картину Тициана — великолепный портрет героического генерала на фоне апокалипсического неба, который обращался к войскам, подняв руку. Даже при тусклом свете в гостиной доспехи генерала на картине сияли, а развевавшийся плащ мерцал кроваво-красным светом. — Это мой отец, Альфонсо д’Авалос. — Принц любил перечислять титулы отца и не преминул сделать это сейчас: — губернатор Милана, главнокомандующий войсками римского императора, маркиз Пескара, маркиз Васто, принц Франкавилла, принц Монтесаркьо, граф Монтеодоризио. — Он остановился, поскольку Беатриче начинала терять интерес, и продолжил свой рассказ: — Он был самым великим военачальником своего времени, а также ученым человеком, поэтом и покровителем искусств. В результате в него влюблялись многие дамы, и порой это делало мою матушку несчастной. — Рассказывая это, он старательно избегал встретиться взглядом с принцессой Свевой, а затем поспешно добавил: — Итак, моя малышка, ты видишь, к какой храброй и необыкновенной семье ты принадлежишь?
— Да. Я уже знаю о двоюродной прабабушке Констанце. Мама мне рассказывала. Карафа тоже очень храбрая и важная семья.
— Да, действительно, — признал принц. — Я это очень хорошо знаю, поскольку заседаю в парламенте Неаполя вместе с твоим дедушкой, Луиджи Карафа. Итак, дитя мое, ты дважды благословенна, ибо в тебе течет кровь двух благородных семейств. Твои родственники Карафа будут счастливы увидеть тебя после долгой разлуки, но мы договорились, что лучше подождать до свадьбы твоей матери. Сейчас мы должны исполнить свой долг перед семьей Джезуальдо — засвидетельствовать им свое почтение.
Мария бродила по темным комнатам второго этажа, где прошла большая часть ее детства. Тогда веселые балы и развлечения, которые устраивал в палаццо д’Авалос ее отец, сменялись религиозными обрядами. Принцесса Свева, как и ее брат Франческо, отец Карло, всегда была набожной и старательно воспитывала Марию в принципах добродетели.
Ребенком Мария часто не знала, как поступить. Дело в том, что отеческая гордость принца Гаэтано красотой дочери привела к тому, что она поверила, что эта красота так покоряет других, что Мария может получить все, что ей угодно, — и уж конечно счастье. С другой стороны, Свева внушала дочери, что красота — дар Бога, и ее следует яростно охранять с помощью своей добродетели. При отце Мария была обожаемым ребенком, которого поощряли пользоваться своими чарами; при матери она была послушной дочерью, которая скрывала те же самые чары под вуалью добродетели. И когда Мария выросла, она в нерешительности колебалась между этими двумя полюсами.
В детстве принц Гаэтано казался ей экспансивным, беспечным и жизнерадостным, тогда как мать была замкнутой натурой, олицетворявшей долг и достоинство. Даже сейчас, когда Гаэтано был средних лет, он казался легкомысленным, в то время как Свева, по-видимому, стала еще благочестивее и еще истовее относилась к своим религиозным обрядам. Как странно, подумала Мария, что она, столь близкая по духу отцу, последние шесть лет вела образ жизни своей матери, сосредоточенный вокруг долга и религии. Ее потери и горе были тут ни при чем. Мария, созданная для радости и удовольствий, была так замучена ревностью Альфонсо, что стала скрытной. Ей хотелось разделить с кем-то этот свой тайный мир, как она делила его с Федериго, чтобы снова испытывать радость. Вот что, помимо прочего, она надеялась найти в браке с Карло. Хотя с ним и нелегко, это возможно. Разве музыка, в конце концов, не выражает радость жизни?