Твоя любящая мама».
Герцог усмехнулся и, когда поднял голову, встретил взгляд Виктории. Она улыбалась мягко, почти нежно.
– Вы действительно ее любите? – спросил он с легкой завистью.
Его мать была добра, но держалась отчужденно; он не разговаривал с ней до похорон двоюродного дяди, когда заверил, что ее доход и дом останутся за ней пожизненно. Отца он почти не помнил.
– Это моя мать, – просто сказала Виктория. – Она не нуждается во мне, только делает вид, чтобы утешить меня. Ведь я так и не вышла замуж.
– А почему вы не вышли замуж?
Виктория бросила на него гневный взгляд. Сейчас она все ему расскажет, подумал Рейберн, или замкнется в себе. Навсегда.
– Кому это знать, как не вам, – сказала наконец Виктория.
Байрон сел напротив на каменную скамью, встроенную в стену. Единственное, что ему хотелось ощутить, – это волнение. Он весь напрягся, но напряжение было приятным, как если бы силы, которые держали в плену Викторию, как долго это ни продолжалось, захватили теперь и его, и, чтобы освободиться, необходимо узнать их источник.
Он протянул руку и коснулся ее лица. Глаза у нее были круглые, светящиеся и полные боли, которая нашла отклик в его сердце.
Виктория закрыла глаза, наклонившись навстречу его прикосновению – радуясь, что можно позволить себе уйти, хотя бы ненадолго. Он провел пальцем по ее щеке. В этой ласке не было ни намека на эротику, но она почувствовала, как ее тело отзывается на эту ласку, и порадовалась его порывам, его свободе, которая пробилась сквозь все ограничения. Если бы это мгновение могло длиться вечно...
– Кто он? – тихо спросил Рейберн. – Я знаю, вы хотите мне рассказать, потому что сами заговорили на эту тему. Итак, кто был первым?
Виктория отпрянула, открыла глаза и посмотрела в непроницаемое лицо Рейберна.
Господи, ведь он прав. Ей хочется рассказать ему, излить душу. Но это так тяжело! Виктория заколебалась. Осторожность, как всегда, взяла верх.
– Первым, ваша светлость? Как вы изящно выразились. И сколько же, по-вашему, у меня было любовников?
– В таком случае кто был до меня, миледи? – В этом официальном обращении слышалась презрительная нотка, насмешка над ее официальным обращением.
– Не имеет значения. – Ей расхотелось рассказывать ему. Может быть, кому-нибудь, когда-нибудь, но не этому холодному герцогу, которого она почти не знает.
– Если бы не имело значения, вы бы рассказали мне, и все. – Голос его стал глубже, мягче, в глазах появилось что-то похожее на сочувствие. – Я вас не выдам, леди Виктория. Доверьтесь мне.
Виктория, как ни странно, верила герцогу.
– Его звали Уолтер. Он был старшим сыном одного графа, и мы влюбились друг в друга, по крайней мере нам так казалось. – Она чуть заметно улыбнулась и покачала головой. – Теперь я понимаю, что это была не любовь, а страсть.
Рейберн провел пальцем по ее носу, задержав палец на его кончике.
– Вам нравилось, когда он смотрел на вас, прикасался к вам, шептал вам на ушко.
Виктория грустно посмотрела на него.
– Разве не все молодые страсти мучительно одинаковы? Я любила так сильно, как только могла. Ему было двадцать, мне – семнадцать. Родители советовали нам подождать, но мы все же обручились. Когда до свадьбы оставалось два месяца, я отдалась ему. Мы встречались в садах, в задних гостиных, даже на конюшне. За две недели до свадьбы Уолтер уехал в свое имение, поскольку заболел его отец.
– И там нашел другую? Виктория покачала головой:
– Никакой романтики. Перед отъездом он простудился, потом началось воспаление легких. Он умер за день до венчания. – Она усмехнулась. – Из-за такой банальности разрушилась человеческая жизнь. Ладно бы несчастный случай на охоте или что-нибудь более драматичное. А тут простуда.
– Вы не будете утверждать, что ваше сердце так и не излечилось?
Она улыбнулась:
– Тогда я думала, что не переживу этого. – Она искоса посмотрела на него. – А потом на меня свалилась еще одна беда. Через месяц после смерти Уолтера у меня случился выкидыш. Никто об этом не узнал.
– И с тех пор...
– Доспехи, как вы это назвали. Да. Я не появлялась в обществе, пока мне не исполнилось девятнадцать, и носила траур. Траур по Уолтеру, но еще больше – по себе. Я была молода и полна сил, могла уже в следующем сезоне начать танцевать и смеяться, но я потеряла свой единственный шанс на замужество, потому что была не девственницей. Тем, кто мог взять меня замуж, я не рисковала рассказать правду. Так я превратилась в старую деву Уэйкфилд. – Она слегка пожала плечами. – В моей истории нет ничего героического, напротив – она отвратительна, но я приняла ее. Она моя.
– И вы совсем не скучаете по нему? – спросил Рейберн с болью в голосе. Склонив голову набок и глядя ему в глаза, Виктория ответила:
– По Уолтеру? Господи, конечно, нет. Мне просто жаль его, он так рано ушел из жизни. – Она невесело улыбнулась. – Он был славный мальчик, мог стать прекрасным человеком, но мы были слишком незрелыми, чтобы иметь глубокие чувства. У меня было чересчур много дел, чтобы предаваться печали.
– А сейчас? – спросил Рейберн, перейдя на шепот. – Будете ли вы грустить о том, что делаете сейчас? – Его рука скользнула вниз и обхватила ее грудь поверх шелка платья.
Виктория затаила дыхание.
– Спросите у меня через пятнадцать лет. Их губы встретились, и слова были излишни. Когда наконец они оторвались друг от друга, он сжал ее руку и поднялся.
– Увидимся ночью. Виктория осталась одна.
Снова часы где-то пробили девять, и Фейн повел Викторию по гулким коридорам, но на этот раз вверх, а не вниз. Комнаты, через которые они проходили, казались смутно знакомыми, словно она уже видела их во сне или в другой жизни, но ее подозрения превратились в уверенность только тогда, когда они оказались на верху витой лестницы.
То была комната в башне.
Буря эмоций охватила ее – разочарование, смирение, возбуждение. После того, что произошло сегодня в «комнате единорога», она надеялась, что нынешней ночью что-то изменится. Но все осталось по-прежнему.
Открыв дверь, Фейн доложил о ее приходе так же пышно, как если бы она вошла в светскую гостиную. Рейберн поднял голову от низкого стола, стоявшего перед маленькой печкой, отпустил слугу и жестом пригласил ее войти.
Ветвистый канделябр стоял в центре стола, заливая комнату мягким светом. Рейберн откинулся назад, глядя на нее, не застегнутый жилет распахнулся. Сюртук лежал на полу рядом с ним, рукава рубашки были закатаны по локоть, воротник расстегнут и обнажал затененную впадину на шее. Рейберн выглядел расслабленным и в то же время напряженным.
Виктория подошла к нему, все вокруг казалось ей нереальным, словно в сказке. У комнаты был еще более экзотический вид, чем накануне, словно ее взяли из пылкого воображения иллюстратора самого рискованного перевода «Тысячи и одной ночи». Вчера при свете одной свечи ощущался лишь намек на восточную экстравагантность, но теперь хаос красного, синего, зеленого и золотого был явен. Из множества подушек, громоздящихся на полу, дюжины ковров и трех диванов ничто не было похоже на другое.
– Подойдите ко мне, – велел ей Рейберн, вытянув свои длинные ноги. – Надеюсь, вы предпочтете снять с себя эту конструкцию, – он указал на ее юбки на круглом кринолине, – поскольку она будет мешать, когда ешь по-турецки.
– Уверена, у меня получится, – ответила Виктория в тон ему, стараясь унять дрожь. Осталась ли какая-то часть того доверия, которое возникло между ними незадолго до этого? Она не знала. Она положила подушку по одну сторону стола и села так, что юбки вздулись вокруг нее. – Неужели сегодня я удостоюсь вашего личного внимания, а не безупречного обслуживания вашей великолепной прислуги?
Рейберн усмехнулся, показав, что понял ее колкость, но ответил холодно: