Федотов, узнав от княгини о визите Нелюбовой, поехал к ней. Впервые в жизни он позволил себе повысить голос. С мужчинами он всегда был сдержан, а с дамами и подавно. Но на сей раз ему пришлось отступить от правил приличия, в некотором роде была задета его честь. Все знали, что Нелюбова – его знакомая.
– Ваша хозяйка дома? - спросил он у служанки.
– Госпожа нездорова, сегодня не принимает.
– Позвольте пройти. - Терпение Федотова лопнуло. – Нет желания и времени приезжать еще раз.
Служанка посторонилась.
– Но, барин, госпожа не принимает, - бежала за ним девушка и кричала в спину.
Федотов прошёл в гостиную. На диване с повязкой на голове и примочках на веках лежала Нелюбова. Её лицо перекривило, глаза перекосило, зрачки вываливались из орбит. Она производила ужасающее впечатление. Прохор Петрович не обратил ни на что внимания и начал без предисловия:
– В первый и в последний раз предупреждаю. Если еще когда-нибудь вы подойдёте к княжне Ларской даже на пушечный выстрел, я за себя не ручаюсь. Приму все меры, чтобы оградить её и себя от вашего вмешательства в нашу жизнь. И тогда мои действия будут очень жёсткими. Обещаю! Потрудитесь принять к сведению мои слова. Не желаю вас больше видеть! – Прохор Петрович не мог сдержаться, возмущение заставило его изменить самому себе и перейти границы дозволенного. У Анфисы не нашлось слов ему ответить.
Он быстрым шагом покинул её дом.
Переживания
– Мне сегодня пригрезилось, как Наденька исполняла романсы, - сказала Софья Гавриловна за чаем.
– Ах, тётушка, не травите душу. С уходом матушки никто не смог повторить её шедевры, так искренне и тонко исполнять романсы могла только княгиня Ларская. Она это делала восхитительно.
– Да. Надя была одарена, очень музыкальна, а голос, голос какой у неё был! – Тётушка приложила ладонь ко лбу, опираясь на локоть, опустила глаза и ушла в свои думы. - Ну да ладно, повздыхали, поохали и достаточно. Хватит тоску навевать. Теперь ты петь будешь.
– Что вы, я так не умею.
– Научишься. Ты не первая и не последняя, при желании всё постичь можно, – заключила Софья Гавриловна. Я заметила, её мысли были заняты чем-то другим, она перескакивала с одной темы на другую, не желая начинать неприятный разговор. И всё же заговорила:
– Скажи, ты себя плохо чувствуешь?
– Почему вы спрашиваете?
– Вижу. Ты грустишь, а причины не знаю. Поделись, я ведь тебе не чужая, а вдруг помочь смогу.
– Никто мне не поможет. То, что было, не вернуть.
– С этим соглашусь. Но ты молода, вся жизнь впереди, я всегда готова откликнуться и выручить. Василий тебя очень любит – для грусти нет причин. Не отчаивайся. Только хуже себе сделаешь. Печаль вредит здоровью. Племяшенька, а ну-ка, посмотри на меня.
Софья Гавриловна обратила на меня взор, и я разглядела – мои слова вызвали у неё сомнение. В её глазах проскользнуло недоверие, что заставило меня покраснеть.
– Вижу, затаилась ты, секрет появился, ты его глубоко припрятала от меня. Зачем? Я ведь твоя тётушка. Поделись, облегчи душу.
Мне нечего было сказать, опустила глаза в пол, чтобы по моему взгляду она не догадалась, что стряслось.
– Простите, дорогая тётушка, не моя тайна, не велено говорить. Уговор был.
– Ну, как знаешь. Расстроила ты меня. Волнуюсь. Ниночка, душа моя, с тобой творится что-то странное, и на любовную лихорадку не похоже. Настаивать не буду, захочешь поговорить, выслушаю в любое время, ночью приходи – помогу. Пойми, я в ответе за тебя перед твоими родными. Не держи в себе, душа не резиновая. Выплесни наружу. Будь умницей.
– Благодарю вас, дорогая тётушка. Вы правы, это не любовь. Всему своё время, - ответила кое-как на ходу и ушла к себе. Знаю, этот поступок равносилен бегству, но открыться сейчас не было сил. Слёзы душили. Графу Гомельскому помогла, он обрёл друга в моём лице, но на свои плечи взвалила страдания, ибо понимала, что сковала себя по рукам и ногам этим обязательством. Переживания ворвались в мою жизнь внезапно и клевали душу беспрестанно. В документе будет фигурировать, что я – жена, стало быть, путь к любви для меня отрезан навсегда. По сути – мы чужие люди. И что мне теперь делать? К нему переезжать? Но это противоречит моим планам. Мысли отравляли существование, настроение пропало бесследно, с ним желания покинули меня. Жизнь в полном неведении – наказание.
Благотворительность
Я с трудом поборола в себе зависимость от Долинского – человека, который недостоин был моей любви. С радостью избавилась от навязчивых ухаживаний Ильинского, пожелавшего силой обратить моё внимание на себя. Насильственное и властное вторжение в мою жизнь графа Гомельского изрядно нарушило душевное состояние и чуть было окончательно не уничтожило уклад привычной жизни. Так много произошло событий, которые отравили мою жизнь, напрочь лишив её прежнего обаяния.