Она помнила, как впервые распахнулись на нее и мимо нее неясные, жалобные, ищущие дочкины глаза и раздалось в больничном воздухе мягкое гугуканье тоненького ротика. Ощущение новой жизни, оторвавшейся от ее собственного тела, погрузило Настю в состояние долгого опьянения, полного изнуряющей истомы. «Кто это? — думала она, вглядываясь в скорбно моргающее личико. — Разве он мой, навсегда? Но я не узнаю его!» И от этого своего неузнавания она вдруг почувствовала жгучий стыд перед теплым комочком плоти и истерическую жалость к нему. Словно успела тайком совершить гнусное предательство. Она сохранит в себе боль стыда перед дочкой надолго, очень надолго, а до конца не избавится от нее и вовсе. В чем-то тайно-гнусном Настя заподозрит и мужа, конечно, без всяких оснований. Почти первые слова, которые она сказала мужу, вернувшись из роддома, ошарашили его.
— Если ты когда-нибудь посмеешь ударить нашу девочку, — сказала она, — берегись! Это тебе даром не пройдет.
— Ты что, Настя? — вспыхнул муж.
— А то! — И смилостивилась: — Ладно, ладно. Я на всякий случай…
На беспричинную злость жены Павел Павлович не обиделся, понял ее. Как и она в свою очередь поняла его, не вступилась однажды за Наденьку, когда муж таки оттрепал ее, навешал ей шлепков по худенькой круглой попке. Наденька училась в третьем классе и как-то принесла из школы сразу два кола и замечание о плохом поведении. В ответ на увещевания и вопросы обеспокоенных родителей она вырвала из дневника позорную страницу, излохматила ее на клочки, присовокупив нахальные слова: «Подумаешь, вот и нету никаких колов!»
Это был бунт, который Павел подавил по-мужски, не слишком сообразуясь с педагогической теорией. Наденька трепку перенесла стоически, не пищала, не плакала, а только глядела на отца с выражением ужасно взрослого сочувствия. Может, ей и больно не было, возмущенный родитель больше шуму вложил в экзекуцию, чем подлинной страсти. Рука, замахиваясь на дочку, онемевала, падала. Потом погоревали втроем мирно так, по-семейному. Наденька дала слово исправиться, хотя, сказала она, ей это будет очень трудно, потому что у них в третьем «Б» полно идиотов и ее никто не понимает. Но она действительно исправилась и третий класс закончила с одной четверкой. А вскоре наступило такое время, когда ее стало невозможно выгнать из-за письменного стола. «Пойди на улицу, Наденька! Вон, там все девочки играют». — «Не хочу, мама. Скучно. Я лучше порисую». — «Разве тебе не нравится гулять и кататься на санках?» — «Мне нравится, мамочка, но в книгах об этом написано интереснее».
Анастасия Ивановна помнит, как двенадцатилетняя Наденька заболела каким-то страшным воспалением. Она заболела и несколько дней не узнавала ни мать, ни отца, витала, одинокая и трепещущая, где-то там, куда никому не было хода. Такой жути Настя прежде не испытывала. Дочка медленно и неотвратимо уходила от нее, цепляясь слабенькими пальчиками за одеяло, царапая стенку. Как угнаться за ней? Как помочь ей, маленькой, избавиться от фантасмагорий, выплывающих из мрака, покрывающих ее глаза серой пленкой безумия? «Паша! Паша! Помоги! Что с ней?» — стонала мать, тоже почти теряя ощущение реальности. Отец приподнимал Наденьку за плечи, тряс, головка ее раскачивалась, как одуванчик, на тонкой шейке. Его собственное потрясение было так велико, что он становился опасен для больной. «Ну, Наденька, это я! А это — мама, мамочка!» — бормотал он, пытаясь высечь из глаз дочки искру разума.
— За что?! — кричала Настя на врача.
Длинный человек в белом халате не пытался их успокаивать, растерянно суетился со шприцем. Он уже сто раз требовал отправить девочку в больницу, сделать какую-то пункцию.
— Нет! — кричала Настя. — Никогда! Слышите?!
Больше всего она боялась, что в больнице ее оттолкнут, отстранят от девочки, спрячут Наденьку в палату и начнут что-то с ней делать, мучить, истязать, прокалывать иглами пылающее жаром тельце!
В какой-то момент, спустя сколько-то часов, а может, и дней — кто знает? — Наденька затихла, успокоилась, дыхание ее выровнялось. Мать следила за ее вытянувшимся, сизым личиком и чувствовала, как остатки собственной жизни по капельке вытекают из нее. «Слава богу! — подумала она с облегчением. — Сейчас я сама умру!»
Наденька открыла ясные глазки и прошептала:
— Какой противный сон мне снился, мамочка!
Павел, качаясь, отошел к окну и уткнулся лбом в стекло.
— Папа плачет? — в недоумении спросила Наденька. — Почему? Я опоздала на уроки?.. Сейчас я встану, папочка. Не плачь.