Родителям ее Федя пришелся по душе. Он был вполне самостоятельный мальчик с хорошим будущим, без всяких новомодных штучек-дрючек. Мать особенно устраивало, что в Москве он жил один. «Чем меньше чужой родни, тем спокойнее, — объяснила она мужу. — Иначе, знаешь, начнут ходить, просить…» — «О чем просить?» — не понял муж, и между ними произошла очередная громогласная сцена наставления на путь истинный задержавшегося в умственном развитии виолончелиста.
После свадьбы, устроенной в меру пышно, со вкусом, молодые некоторое время жили вместе с родителями Клары. И тут быстро обнаружилось, как бы сказать, некоторое расхождение во взглядах, привычках, образе мыслей нового члена семьи и Клариной мамы. Ничего серьезного не случилось, но появились мелочи, которые трепали нервы всем и каждому. Федор, например, не понимал, почему он после субботнего ужина должен смотреть вместе со всеми телевизор, и всячески уклонялся от заведенного порядка. Не мог взять в толк, почему каждый умывается своим личным куском мыла — и не дай бог по ошибке схватить чужое, хуже того, не мыло, а хотя бы полотенце. Не чувствовал, как неприлично лезть без спросу в холодильник и, не дожидаясь определенного часа, без конца жевать хлеб с маслом и колбасой. Не умел вовремя остановиться, увлекшись каким-нибудь спором, и отвечал Клариной маме резко, громко, убежденно, как привык в спорах, а иногда даже позволял себе иронизировать над ее замечаниями. Все эти штришочки, коих можно насчитать множество, допустимые среди близких, когда перепалки и вспышки лишь снимают усталость и не задевают души, в присутствии постороннего человека — в данной ситуации Федора — и чуть ли не спровоцированные им, создавали в семье напряженную, неспокойную атмосферу. Федор Пугачев, не умея разобраться в частностях, да и не считая это нужным, общую картину уловил и не стал дожидаться взрыва. Отправился в комитет комсомола, оттуда вместе с секретарем в местком, оттуда к коменданту общежития; короче, за один день он сумел выхлопотать себе комнатенку в секторе аспирантов. К вечеру следующего дня они с Кларой уже устраивали новоселье для друзей Федора. Вино лилось рекой, закуски было мало, многие перепились, орали «горько», танцевали до утренней зари. Кларе понравилось.
Больше всех переживал внезапный отъезд зятя отец Клары. Он успел привязаться к молодому человеку и полюбил, поздно вернувшись с концерта, распивать с ним вдвоем ночной чай. Квартира мирно спала, изредка выбредала на кухню сонная Клара, а они сидели и тихонько разговаривали обо всем на свете — о политике, о мироздании, о возможном повышении цен. Юноша умилял пожилого музыканта обширностью познаний и доброжелательностью оценок. В нем не было ни грамма скептицизма, он собирался жить долго и красиво. От бесед с зятем в душу музыканта вливалось умиротворение.
К моменту появления на свет Алеши супруги Пугачевы уже жили в однокомнатной квартирке на Ленинском проспекте, уютной, с кухней — восемь метров. На кухне Федор сколотил деревянный топчан, по образцу того, на котором спал в детстве, в Ужгороде, топчан застелили шерстяным чехлом, сшитым по специальному заказу в театральном ателье, повесили над ним репродукцию картины Кустодиева, и вот уже кухня стала второй комнатой, куда Федя после рождения сына практически переселился со своими учебниками.
Если бы Клара попыталась припомнить, как началось ее отчуждение от мужа, вряд ли она сумела бы назвать какой-нибудь отдельный эпизод или мало-мальски значительный разговор. Ничего такого и не было. Жизнь их катилась гладко, как умело пущенное колесо под гору. Она по-прежнему работала в библиотеке. Двухлетнего Лешеньку устроили в пятидневные ясли. Федор был занят по горло, весь его вид выражал одну ласковую просьбу: «Потерпи, Клара, еще немного потерпи». Он любил ее настолько мощной и ровной любовью, настолько был поглощен своими планами, что у Клары не возникало повода, подобно другим женщинам, хотя бы слегка поволноваться за свое будущее. Навещая родителей, она даже не могла сделать приятное любимой мамочке, выдумать какую-нибудь стоящую жалобу на мужа. Натыкаясь на ждущий взгляд матери, только и могла пролепетать: «Да вот, Федька опять полночи сидел на кухне, не выключал свет и мне не давал спать». — «Да что же это он, о себе одном думает!» — готовно взвинчивалась мать. Но обе понимали, что как-то все это беспочвенно, неубедительно.