«А чего ты ожидал-то? Чего? — надавил на свое дурашливое настроение Федор Анатольевич. — Может быть, ты ожидал встретить Сухомлинского?»
Екатерина Исаевна начала разговор на задушевной ноте.
— Мальчик ваш, Федор Анатольевич, трудный ребенок, трудный — это сразу бросается в глаза. Вы согласны со мной?
— Все дети трудные, — кивнул Пугачев, набираясь терпения: у него не было возможности портить отношения с человеком, который будет учить сына уму-разуму не один год. — На то они и дети.
Екатерина Исаевна поморщилась, откинула со лба кокетливую прядь волос.
— Да, конечно. Я вас понимаю… У вас ведь один ребенок, которого вы не смогли воспитать, а у меня их сорок. Ну-ка, прикиньте, у кого больше возможностей сравнивать и делать выводы! — Она даже с какой-то жалостью взглянула на Пугачева, вероятно, и он был для нее кем-то вроде трудного ребенка, не более того. В интонациях, в манере вскидывать брови, еще в чем-то неуловимом чувствовалось, как надежно уверена в себе классная руководительница, как она ясно понимает суть вещей.
— Позвольте, — мягко заметил Пугачев. — Но у вас было слишком мало времени определить… Зачем же сразу такой ярлык — трудный ребенок? (Про себя прикинул, сколько ей может быть лет, и решил: они ровесники, немного за тридцать.)
— Я объясню, — лицо Екатерины Исаевны смахивало на чистый лист бумаги, испещренный иероглифами, — так представилось неожиданно Пугачеву, — и самый странный иероглиф — двигающиеся, растягивающиеся резиновые губы. «Кто-то их ведь целует!» — не позавидовал он.
— Я объясню, — учительница написала на лице улыбку-укор. — Чтобы выявить внутренний мир ребенка, достаточно, пожалуй, одной беседы. При наличии опыта, разумеется. Так вот, я сразу подметила у вашего Алеши склонность к эгоцентризму. Понимаете? В его возрасте, Федор Анатольевич, трудный ребенок — это не серия поступков, отнюдь. Это скорее потенция, извините за грубое слово. То есть готовность к совершению вызывающих, противообщественных поступков. Или еще точнее и понятнее — это предрасположенность к тенденциозной линии поведения.
«Боже мой!» — пожалел сына Пугачев.
— Вы замечали, как ваш Алеша отвечает на вопросы? Не замечали? А жаль. Родители вообще малонаблюдательны по отношению к личным детям. Так вот, на вопрос он старается отвечать не прямо, а как бы в свою очередь завуалированным вопросом. Грозный признак, Федор Анатольевич! Понимаете меня?
— Не совсем.
На лице Екатерины Исаевны нарисовалась улыбка-недоумение, улыбка — просьба контакта.
— Это несложно. Видите ли, всех детей можно грубо разделить на две большие категории. Одни дети обладают ярко выраженной склонностью к добросовестному накоплению информации, а другие, кстати меньшинство, имеют способность к мгновенной критической ее переоценке. Вторая категория значительно перспективнее в творческом отношении, но… если бы не одно маленькое «но». Часть этой второй категории детей имеют свойство преувеличивать свою сообразительность, что в конечном счете нередко выливается у них в желание восторжествовать над остальными детьми, да и над взрослыми. И тут мы сталкиваемся с такими бытовыми качествами, как наглость, цинизм и пренебрежение к старшим. Теперь понимаете?
— Простите, Екатерина Исаевна, вы и с детьми разговариваете таким языком?
— С детьми я разговариваю, ориентируясь на их интеллектуальный уровень, — на лице выписалась улыбка-сочувствие. Богатый арсенал улыбок накопила классная дама.
— Мой мальчик относится к этим, к наглым?
Учительница чуть не всплеснула руками, одобрив догадку огорченного отца, и в награду тут же кинула ему спасательный каучуковый пояс.
— Сейчас это не опасно, поверьте. Но мы с вами должны заглядывать в перспективу, искать способы контакта с конкретной сформировавшейся личностью. Ваш мальчик, если не считать сегодняшнего инцидента, — вы ведь в курсе? — еще ничего не совершил плохого. Что ж, видимо, будет разумно и не дожидаться, пока он что-либо совершит. Верно? Лучше подстелить соломки заранее, Понимаете смысл моей метафоры?
«Какой-то феномен! — подумал Пугачев. — Черт знает что такое».