— И вы со всеми детьми успели разобраться?
— Федор Анатольевич, я хочу, чтобы все дети вверенного мне класса стали достойными гражданами нашей страны. Понимаете меня?
— И потому вы учите их приглядывать друг за другом?
Вопрос моментально стер все улыбки с ее лица.
— У меня есть право на педагогический эксперимент? Не правда ли?
— Нет! — рубанул Пугачев, чувствуя зыбкую почву под ногами. — Права на эксперимент над людьми нет ни у кого. Даже у министра просвещения… Уж вы не диссертацию ли готовите, Екатерина Исаевна?
Она густо и знойно покраснела, и он увидел, что хотя они и ровесники, но учительница моложе его и уязвимее лет на десять.
— Я не хотел высказывать претензии, — сбавил тон Федор Анатольевич. — Извините великодушно… Что касается Алеши… думаю… детская непосредственность, шалость. Стоит ли на основании такой малости возводить целые концепции, — не удержался, съязвил, — как-то это ненаучно, Екатерина Исаевна. Оппоненты могут не понять. Впрочем, и ваш эксперимент с девочками-кляузницами не совсем вроде бы этичен. А?
— Я попрошу вас все-таки подбирать более точные формулировки, — сказала учительница подсушенным голосом.
— Дело не в формулировках, а в сути. Суть как раз такая.
— Какая?
«Как бы моя беседа с ней не вышла боком Алешке, — спохватился Пугачев. — Сейчас она окончательно поймет, откуда трудный характер у мальчика. От трудного отца».
Он изобразил смущение, проговорил доверчиво и заискивающе:
— Вы не принимайте к сердцу. В принципе, мне нравится, как вы размышляете. Сам факт, что моим сыном руководит современно мыслящий человек, мне приятен. У него ведь… нет матери, Екатерина Исаевна.
— Как это?
— Да так. Долгая история… вдвоем мы с ним живем. Естественно, что-то я упускаю в воспитании. Иначе и быть не может. Родительская близорукость и так далее. Вы абсолютно правы, абсолютно.
Ему было противно мямлить и прикидываться, но он чувствовал, что так надо, обязательно так надо. Пусть он будет идиотом, но не сын. Сын пусть растет отличником.
— Я не знала, — протянула Екатерина Исаевна. — Это многое проясняет.
— Уж конечно, — согласился Пугачев с облегчением.
Угроза конфликта, кажется, миновала. Теперь важно правильно попрощаться. Довольно впечатлений для первого раза, для знакомства. Он встал, раскланялся театрально, никак не умея сообразить: целовать ли ей руку. Или лучше обойтись без поцелуя.
— Вообще ваш мальчик очень способный, — растерянно вдогонку сообщила учительница. — Немного нервный, но я понимаю теперь… — женщина стремительно перебарывала в ней будущего кандидата наук.
— Если что не так, — бодро вставил Федор Анатольевич, — я его тут же выпорю. Тут же!
— Вот этого не надо делать.
— Не надо разве?
— Ни в коем случае. Тем более… Знаете, я постараюсь подойти к нему сугубо индивидуально. Обещаю вам!
— Спасибо. Огромное спасибо! Душевно рад был познакомиться.
— И я рада. Извините, если что не так высказалось…
Он не поцеловал ей руку, побоялся, что будет все же перебор… Учись, мой сын! Ученье сокращает нам опыты…
На улице, отойдя от школы на порядочное расстояние, Федор Анатольевич ощутил облегчение и жажду. То пиво, которое он выпил утром, уже перегорело, и следовало побыстрее залить начинающие потихоньку тлеть внутри головешки.
Дым от тлеющих головешек поднимался к глазам и застилал солнечный свежий день угарной пленкой. От резвой беспричинной радости, так весело подгонявшей его полчаса назад, не осталось и помину. Он с неудовольствием думал о том, что дома сидит эта девица, и пока ее не выпроводишь, вряд ли удастся спокойно попить пива. А то ведь она еще и обедать останется. На нее похоже. Нынешние девицы всегда голодны, как кошки, и способны съесть подряд несколько обедов.
Девицу Наденьку и сына Алешеньку он встретил раньше, чем ожидал. Они, оказывается, вышли погулять и в скверике возле дома раскачивались на качелях. Наденька усадила мальчика перед собой, обняла его одной рукой, а второй вцепилась в боковую железку. Оба хохотали, взлетая чуть ли не под перекладину. Поодаль застыла группа мальчиков, следила за забавой. Лучший друг Алешеньки октябренок Вадим изредка выкрикивал хриплым голосом: «Ну дай подержать-то, Лешка! Что тебе, жалко, что ли!»
Пистолет счастливый Алеша прижимал к груди обеими руками и в эти мгновения не помнил, что у него есть закадычные друзья.
Федор Анатольевич вознамерился прошмыгнуть в дом незамеченным, но это ему не удалось. Алеша, увидев отца, взвизгнул и соскочил с качелей, рискуя свернуть себе шею. Наденька продолжала раскачиваться одна, издали благосклонно кивая Пугачеву.