Пили много.
То ли погода холодная к тому располагала, то ли стальные переборки русского военного корабля навеяли всем русский обычай — пить водку стаканами…
Тон задавал Леонид.
Он демонстрировал разные приемчики, как надо катать стакан ладонью по губам, прежде чем опрокинуть в рот… Показывал фокус, как с завязанными за спиною руками снять с головы стакан с водкой и выпить его… Под общие аплодисменты он пошел в угол кают-компании и, придавливая стакан лбом и потом щекой к стенам, спустил его до уровня рта, после чего, ухватив стакан зубами, запрокинув голову, выпил до дна…
А они и не заметили, что там была минеральная вода…
Зараженные дурным примером американцы все как один под аплодисменты и подбадривающие крики дам принялись повторять Ленечкин подвиг, но только не с минералкой, а с настоящей смирновской водкой.
Словом, все напились!
Леня еще научил новообращенных моряков сливать из водки и грейпфрутового сока подводничий фирменный коктейль — под названием «Срочное погружение». Дамам погружение ужасно понравилось.
И уже через полтора часа публика весело пела на всех языках: «We all live in the yellow submarine», а Колин Фитцсиммонс собственноручно наяривал по клавишам корабельного «Красного Октября»…
Умело манкируя и наливая себе в стакан минералки «Эвиан де Квебек» вместо «столичной» и «смирновской», Леня тем не менее тоже неплохо набрался.
Раскрасневшийся от выпитого, он затащил Татьяну в свою капитанскую каюту, довольно уютное одноместное купе, отделанное натуральной карельской березой…
— Танька, ты прелесть, я тебя снова люблю и еще сильнее прежнего, — говорил он, сжимая ее в объятиях.
Татьяна не ответила на поцелуй. Чмокнула его в щеку и в лоб и, рассмеявшись, сказала:
— Ленька, ты отличный парень, и я тебя как друга люблю, но не надо повторять прошлых ошибок.
— Ты думаешь, наша любовь была ошибкой? — обиженно спросил Леонид.
— Ленька, ты супер, но давай я тебя познакомлю с моей дублершей, которая играет меня в молодости, у нас там есть эпизод, где молодой Колин, то есть юный Саша Чайковский в Сочи знакомится на пляже со мной, то есть с Наташей Кутузовой. Там есть трюк, где мы прыгаем на спор со скалы, и, конечно, не я снимаюсь, а хорошенькая молодая актриса и спортсменка Кайли Моргенштерн. Давай я тебя сейчас с ней по знакомлю!
Леня сделал вид, что обиделся. Но Таня так активно принялась его чмокать в лоб, что он расхохотался и согласился, сказав — тащи сюда свою спортсменку и комсомолку!
— Только по бартеру! — задорно воскликнула Таня.
— По какому еще бартеру?
— Я тебе Кайли Моргенштерн, девочку пер вый сорт, а ты мне самого главного настоящего капитана американских нэйви — своего приятеля Джина Гудмэна сюда! И немедленно!
Ленька вскинул брови в удивление, а потом, расхохотавшись, махнул рукой — о’кэй, бартер так бартер!
Как на давно забытых студенческих вечеринках, они сперва целовались пара на пару. Сидели вчетвером в этой отделанной карельской березой каюте, пили водку с грейпфрутовым соком, после каждого стакана истошно вопя: «Срочное погружение!!!» — а потом целовались.
У Леньки на коленях сидела до пояса раздетая Кайли Моргенштерн…
А Татьяна… А Татьяна поглядывала из-под длинных ресниц на чернокожего капитана и таинственно улыбалась.
А потом Ленька подхватил свою американскую комсомолку на руки и потащил в соседнюю каюту.
И Таня осталась с Джином.
Это была такая интересная ночь. Ночь на русском корабле.
Они проболтали до самого утра. До рассвета. И у них ничего не было. Ничего — ничегошеньки.
Но им обоим было удивительно хорошо. Это было какое-то неповторимое состояние эмоциональной свободы. Какое бывало разве что в детстве, когда в каком-нибудь пионерском лагере можно было с другом поговорить о самом сокровенном. О том, например, что ты мечтаешь о своем школьном учителе. О том, что втайне от мамы и от подруг вырезала из классной фотографии его лицо и наклеила в записную книжку, куда записываешь теперь любимые строчки из Асадова…
Таня рассказала своему черному капитану и про Пашу, и про Григория. И про детей, которые теперь с Лизаветой там, на Западном берегу.
Джин сидел тихо-тихо. Как мышка. Только белые зрачки его мерцали в полумраке каюты.
И перед самым рассветом он только раз позволил себе коснуться ее руки.
— Спасибо вам, дорогая Таня, — сказал он, — вы знаете, как трудно давалась мне жизнь!
И он рассказал.
Рассказал, как во Вьетнамскую кампанию еще до Никсоновского Уотергейта он, отслужив матросом палубной команды на авианосце «Дуайт Эйзенхауэр», подал заявление в военно-морскую академию. Рассказал, какими расистскими пред рассудками в те годы полнился военный флот. Как было трудно, какие унижения ему довелось пережить.
— А вы знаете, — сказал Джин, — а я ведь видел один ваш фильм.
— Неужели? — изумилась Таня. — В Америке моих фильмов не было в прокате!
— Да, но три года назад мне довелось побывать в Чешской республике в составе делегации по приглашению президента Хавела, там после пяти дней семинара с их военными мы неделю отдыхали в городке Карловы Вары. И по кабельному в гостинице я видел ваш фильм. Это был какой-то исторический боевик про русского поэта.
— Про Пушкина.
— Верно! — Джин замолчал. — Как странно все в жизни получается. Как странно.
Колин с Леней улетели на берег вертолетом.
А Джин захотел лично прокатить Танечку на адмиральском катере. До пирса.
Они стояли, обнявшись на мокрой от брызг палубе. Джин держал левой рукой штурвал, а она щекой прижималась к его сильному, угадываемому даже под толстой штормовкой плечу.
Катер вышел на редан и буквально прыгал с гребня на гребень, бросая обрывки соленых волн в их разгоряченные лица.
И, она не пожалела ни о том, что предпочла вертолету соленую и мокрую волю скоростного катера, ни о том, что провела ночь с этим красивым и сильным человеком…
Они молчали до самого пирса.
И, только подсаживая ее на высокий обрез металлической плиты, Джин сказал ей, не то вопрошая, не то утверждая:
— До скорого свидания?
— See you… — ответила она, чуть обернувшись.
На пирсе ее ждала дежурная машина съемочной группы «Мунлайт Пикчерз».
— Мадам Розен, вас в гостинице ожидает человек, он вчера вечером прилетел из Лос-Анджелеса, — по-французски сказал шофер из местных сет-ильских канадцев.
Таня слабо владела языком и не сразу разобрала скороговорку шофера.
— Какой человек в гостинице? — переспросила она,
— Такой молодой, красивый, с бородкой, он сказал, что он ваш родственник и друг, — ответил шофер.
«Все ясно, Гриша Опиум собственной персоной заявился, — про себя отметила Таня, — почуял что-то? Или деньги ему срочно понадобились?»
Она была права в своих догадках. В холле ее ждал Гриша.
Он поднялся ей навстречу.
Черный человек, с черной бородкой… В черном кожаном плаще и с красным шелковым платком вкруг шеи вместо шарфа… Черное с красным. «Ми, Мепистопель… — вдруг вспомнила Татьяна любимый Ленькин анекдот и усмехнулась. — Уйди-уйди, коварный искусатель…»
Он шел к ней навстречу, широко раскрыв объятия…
— Таня, Танечка, ты скучала обо мне?!
— Нет. Я не скучала о тебе, — ответила она сухо, изо всех сил стараясь не расхохотаться ему в лицо.
Гриша был готов к такому обороту.
— Ты сердишься за случай с той девчонкой? Зря! Она с подголосков из студии звукозаписи, обычная группи. Она эпизод, а ты…
— А я главная женская роль в твоей жизни? — с усмешкой, но все еще сдерживая себя, спросила Таня.
— Ну что ты так надулась?
— Я? Я надулась? — Тут-то ее смех и разобрал… И Гриша впервые почувствовал, что Таня уже совсем не та, что две недели назад…
— Танечка! Таня. Да ты что?. Что с тобой? Ведь это же я! Я — твой Гриша!
— Остынь, милый! — Таня похлопала ладошкой по его руке. — Остынь. Дорогой, все в жизни меняется и проходит, ко мне вон друг из России приехал, хочешь, познакомлю? Он крупный российский бизнесмен!