Но тем не менее, невзирая на общественное мнение, они поженились. И жили странной для окружающих жизнью. Она не бросила своей кафедры. А он не уехал из Бонвилля…
И когда старину Берни нашли в его фордовском грузовичке с двумя пулями в груди, вся местная общественность, включая шерифа, пришла к общему мнению, что надо «шерше ля фам»… И так случилось, что именно в день убийства Клэр уехала к себе в Северную Каролину.
Против нее сыграло и новое завещание старины Бернара, составленное сразу после их свадьбы, по которому все свое движимое и недвижимое он оставлял не племянникам, как было в прежнем его завещании, а молодой жене, то есть ей, Клэр Эпплби-Безансон…
Все двенадцать присяжных единогласно проголосовали за вердикт — «виновна в убийстве».
Тридцать лет тюремного заключения. От электрического стула, все еще не отмененного в штате Луизиана, ее спасло только то обстоятельство, что прямых улик в ее деле не было, и обвинение руководствовалось только уликами косвенными…
Потом были три месяца тюрьмы.
И потом вдруг предложение работать в Ред-Рок Вэлли. Работать по своей научной специальности. Орнитологом.
— Эвон оно как! — сказал Павел задумчиво.
— Вот так-то, мальчик мой! — заключила Клэр…
— А у тебя не было мысли, — спросил Павел, — что это не судебная ошибка, а все специально подстроили, чтобы заполучить тебя, как нужного специалиста, сюда в Ред-Рок?
Клэр сделала страшные глаза и зажала Павлу рот своей ладошкой.
— Молчи, дурачок! — прошептала она едва слышно, — здесь же везде их уши!
— Значит, и у тебя возникала такая мысль, — так же неслышно прошептал Павел…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
РЕШАЮЩЕЕ ЛЕТО
Питер Дубойс
Санкт-Петербург, Россия
Июнь, 1996 год
Русская кровь пока молчала. Ничем не тронул Дубойса Московский проспект, по которому они ехали в бесконечном, нервном потоке машин. Потом они повернули направо, проехали мимо Витебского вокзала, и Питер стал постепенно узнавать город, знакомый ему по фотографиям, фильмам, сайтам Интернета.
— Александр Сергеевич, — показал он на памятник, запечатлевший задумчиво сидевшего человека.
— Нет, это не Пушкин, — с видом полной компетентности пояснил сопровождавший его фээсбэшник. — Это Грибоедов. Автор пьесы «Горе от ума».
— Я знаю, — улыбнулся Дубойс. — Грибоедова тоже звали Александр Сергеевич.
— Правда? — удивился, но нисколько не смутился, сопровождающий. — А я не знал. Век живи — век учись… Владимирский собор… А вон — Невский проспект… Литейный… А это наша контора. Большой дом…
Машина проехала мимо странного серого здания, возвышавшегося над прилегающими домами.
— Но мы сначала заедем в гостиницу. Вам надо отдохнуть с дороги, принять душ, перекусить. А потом уже милости просим…
Нева. Питер зажмурился от яркого солнца, отраженного поверхностью воды. Вот тебе и серый, пасмурный город! Шпиль Петропавловской крепости показался ему солнечной осью раскинувшегося перед ним города. И этой золотой иглой Санкт-Петербург пронзил сердце Дубойса. Ему захотелось выйти из машины и идти, и идти по этим мостам и набережным. Не в силах справиться со своим детским восторгом, Дубойс шлепнул фээсбэшника по плечу и выдохнул:
— Ух, какая красотища!
— Да, — согласился тот, — город у нас красивый… Вон, между прочим, «Аврора». Революционный крейсер… Номер вам забронирован. Отдыхайте. А в четырнадцать ровно я за вами заеду…
Питер принимал контрастный душ в номере гостиницы. Ему было приятно представлять, что та же вода, которая омывает гранитные набережные, сильной струей стучит по его упругому, молодому телу. Вот она — земля… вернее, вода предков. Князей Вороновых.
Его охватило странное чувство, похожее на влюбленность, оно заставляет школьника сбегать с уроков, тянет студента из аудитории на белый свет. Питеру захотелось забыть всех этих Фэрфаксов, Лео Лопсов, Чиверов… Бродить бы без цели по набережным, сидеть на скамейке в Летнем саду, смотреть на питерских девушек. Пожить бы тут немного, ни о чем не думая, или наоборот, думать о самом главном.
Дубойс растираясь полотенцем, глянул в окно. С шестого этажа гостиницы «Санкт-Петербург» был хорошо виден противоположный берег Невы и громадный серый дом, торчащий каким-то диссонансом над набережной Робеспьера.
Нет, сначала дело. Только когда он убедится, что все выполнено, все, что требовалось, получено, проработано, зафиксировано, тогда он позволит себе первую прогулку по городу. А сейчас будем считать, что никакого города не существует, а только тот мрачноватый дом, его архивы, сотрудники, кабинеты.