— Наверное, она вскружила тебе голову.
— Похоже на то.
— Ну… — Я встала со скамейки. — Интересно, чем Жан-Поль сегодня захочет меня занять. Может, заставит отмывать жир с противней? Ах, нет, постой-ка, я видела, что сегодня нам доставили кальмаров. Может, он попросит меня разделать их все. Шесть миллионов штук это, в конце концов, не так уж много…
— Не тушуйся перед ним, Джинджер. Жан-Поль рано или поздно оценит твои старания. Это замечательно. Ты вкалываешь, прямо как парень.
— Спасибо, — сказала я. Отлично. Теперь я не просто толстокожая, теперь я «прямо как парень»! Понятно, ему хотелось сделать комплимент. И, видит Бог, в другой раз я бы и восприняла это, как комплимент. Но не сейчас. Не из его уст. Мое самолюбие было уязвлено. — Мне пора возвращаться.
Глава двадцать вторая
Мама была права. Ни один мужчина не сочтет меня привлекательной, если я не буду выставлять на показ свою грудь, следить за лицом, укладывать волосы и брить ноги. В надежде застать ее дома, я пошла напрямик через Рокфеллер-плаза. Я должна была извиниться перед Коко. Все эти годы я обманывала себя, оставаясь заурядной личностью и еще более заурядной женщиной. Я прошла мимо кондитерской, подавив желание зайти и купить что-нибудь с огромным количеством крема и сахарной пудры. Жаль, эго могло бы заглушить боль. Но у меня были дела.
Коко делала гимнастику на полу в гостиной. На ней был черный обтягивающий костюм для занятий йогой с двумя переплетающимися красными драконами на груди. Из динамиков доносился голос Джуди Гарленд: «Мужчина, который ушел».
— Мам, ты можешь на секунду приглушить звук?
— Когда закончу…
— Надо поговорить.
— Подождешь, когда я дойду до сотни?
Я села на диван, сняла кроссовки и стала ждать. На душе было паршиво, но я с трудом могла сдержать смех, так странно было видеть, как кто-то качает брюшной пресс под песни Джуди Гарленд. Зато у меня была возможность лишний раз все обдумать и взвесить. Да, все-таки девушки должны привлекать внимание мужчин. Все эти годы я хоронила свою красоту, поддавшись каким-то самоуничижительным бунтарским настроениям. Но еще не все потеряно. Кто мог стать лучшим тренером в моем углу ринга, чем мама? Преимущество Тары скоро сойдет на нет, потому что мной займется настоящий профессионал.
Наконец она сделала сотое по счету приседание.
— Фу. Ну так в чем дело?
Я выключила музыку.
— Хочу извиниться.
Она надолго приложилась к бутылке с водой.
— Отлично. Валяй. Я пока займусь йогой.
— Извини, что на твоем дне рождения я устроила сцену.
— Ладно, — сказала она, усаживаясь на пятки, распрямив спину и положив руки на колени.
— И еще извини, что наговорила столько всего по поводу пластической хирургии. Если хочешь что-нибудь изменить — пожалуйста. Это твое решение, даже если потом ты навсегда останешься уродиной или умрешь на операционном столе.
— Спасибо, — отозвалась она, приподнялась, заведя руки за спину, выгнула спину и, откинув голову, схватилась за лодыжки. От этой картины у меня самой заболела спина.
— И… если ты хочешь выйти за Джека… я думаю… это тоже твое решение… и я постараюсь с этим смириться и не проявлять негативного отношения, даже если…
— Отлично! — перебила она. — Думаю, на этом можно остановиться. Извинение принимается. — И снова вернулась в исходную позицию.
— Но я хотела сказать еще кое-что.
Теперь Коко тянулась вперед, словно пытаясь лечь на свои бедра.
— И что же это? — Ее лоб коснулся пола. Руки покоились вдоль тела.
— Тебе следовало рассказать мне про Джека до того, как ты объявила об этом всем.
— Ты права. Прости. — Она попыталась взглянуть мне в глаза из такого положения. — Просто он сказал об этом перед началом вечеринки, и мы были так взволнованы…
— И еще ты унизила меня своим танцем. Я готова была сквозь землю провалиться.
— Да ладно тебе! — Она снова смотрела в пол. — Я просто веселилась.
— Это было ужасно! Правда. Иногда ты переходишь всякие границы.
Она оставила попытки достигнуть просветления и села прямо.
— У меня есть границы. Просто они немного дальше, чем тебе хотелось бы.
— Я думаю, что со мной согласились бы многие люди.
— Многие люди думают, что женщина не должна появляться на улице без паранджи. И что теперь?
— Что ты хочешь этим сказать?
— Меня не волнует, что думают люди.
Мне показалось, что у меня поднялось давление.
— Но тебе же не все равно, что думаю я?