Я решил открыть ей лишь половину правды, надеясь, что этого будет достаточно.
– Я долго жил здесь и знаю заразу, разрушающую этих людей. Это самая большая их ценность – этосианская вера. Чернь и знать одинаково вынуждены склоняться над страницами старой книги, каждая глава которой – мешанина безумных изречений людей, помешавшихся от сомы и белого лотоса. Мало того, этосианская церковь объявила себя единственным толкователем этого горячечного бреда, а все прочие оставлены на ее милость в надежде на спасение под ее руководством.
– До чего глубокое наблюдение! Но ты же здесь не просто как наблюдатель?
Она хотела, чтобы я открыл свой позор. Если это поможет заручиться ее поддержкой, я все открою.
– Когда-то я и сам страдал этой болезнью. И во имя этосианской веры причинял невероятную боль и взрослым, и детям. В своих снах я до сих пор слышу их крики. Их мольбы о пощаде и сейчас звучат у меня в ушах. Среди моих жертв были те, чье единственное преступление – видения. Видения о другой жизни и другом времени. Этосианская религия учит, что каждая душа уникальна, что она не возвращается из иных эпох и миров. И что верить в жизнь после жизни – ересь. Правда в Крестесе – преступление.
Таурви хихикнула в той же неприятной манере:
– Для чего заботиться об этой куче заблуждающихся глупцов?
– Потому что в них есть и огромный потенциал. Если мне удастся подчинить себе этосианскую церковь и Высокий замок, я начну исцелять людей от болезни. Придет время, и Крестес возродится в вере и могуществе. Но для этого я должен сломить два столпа, которые и поддерживают империю, и тянут ее назад. Это будет ужасное, кровавое время. Но итог стоит боли.
– Лишь для тех, кто переживет твое «ужасное кровавое время». – Таурви пристально посмотрела на меня темными глазами Мары. И улыбнулась податливыми губами Мары. – Мне нравится, как ты мыслишь, Васко деи Круз, ты единственный на миллион, и я не шучу.
Под деревьями потянуло холодом, и я потер руки. Если не отправиться в путь сейчас, мы не успеем добраться в Гиперион до темноты, и на дороге могут подстеречь разбойники.
– Так ты сделаешь, что я прошу?
– Да, – ответила Таурви. Голос Мары никогда не звучал так сладко. – Я перевоплощусь в завоевателя только ради тебя.
Мы съехали вниз с холма, и впереди показался Гиперион. Тысячелетие город сохранял ромбовидную форму, приданную ему строителями в честь необычного лица Цессиэли. Ромб делился на четыре района – императорский Высокий замок, владения этосианской церкви, особняки знати и место для всех остальных.
Сказать по правде, это были четыре города в одном, с воротами и крепкими стенами, ограждавшими каждую часть. Я направлялся к Высокому замку. Его ворота, носившие имя апостола Партама, выходили на северо-восток, откуда я ехал. Поскольку солнце опускалось на западе, ворота отбрасывали на нас длинную тень.
Мы прошли мимо каменных лачуг и деревянных торговых лавок перед воротами. Вокруг фруктов на одном прилавке жужжали мухи, да и серая кожица персиков в корзине торговца аппетита не вызывала. Тем не менее женщины в грязной одежде и с обветренными узкими лицами выстроились в очередь за покупками.
Добрый знак для купца. Урожай был скудным, что усугубила плохая погода и нехватка рабочих рук. Голодающими людьми управлять легче, лишь бы не уморить их, а я сомневаюсь, что Иосиас хотел это сделать, учитывая то, как неудачно началось его правление. Даже маленький мятеж – например, из-за хлеба – стал бы поводом для его дяди или кузенов ослепить его и занять его место.
У ворот стояли стражи с огромными ромбовидными щитами, их лица были закрыты забралами. Они нашли мое имя в списке.
– Высокий замок поручил нам сообщить, чтобы ты шел прямо в тронный зал, – сказал стражник.
Это меня удивило. Неужели император решил встретиться с нами сегодня вечером?
– Разумеется, – сказал я. – Подчиняемся приказам нашего государя императора.
За стеной эскорт, уже в более легких доспехах, провел нас по круто поднимавшейся улице к Высокому замку. Вымощенную камнем дорогу окружали сады, фонтаны и оливковые деревья. После долгого пребывания в Аланьи здешний ландшафт не производил впечатления. Аланийские сады красочнее, благоуханнее и наполнены восхитительными узорами из цветов. Настоящее искусство. Посещая Башню мудрости в Кандбаджаре, я заметил целые полки книг по садоводству.
То, что я сейчас видел вокруг, выглядело не формой искусства, а скорее отчаянным желанием заполнить пространство, и отнюдь не радовало глаза и нос. Я не мог сдержать разочарования.