Слушать было интересно, однако я, прагматик по натуре, взяла на себя смелость дать совет. Вернее два совета. Чтоб разрешить тупиковую ситуацию можно было поменять изразец у камина. Но поскольку Эмма привязана к нему, альтернативный вариант базировался на принципе "клин клином вышибают". То есть требовалась новая любовь и, соответственно, буфет даже отдаленно не напоминающий о прежней мечте.
— Шоковая терапия… Думаешь, получится?
Лена с гордостью за меня подмигнула отцу:
— В любом случае в этом что-то есть. Стоит попробовать…
А через два месяца к нам на кухню переехал старый Эммин буфет и плюшевый угловой диванчик. Дядя Боря с удовольствием поведал по телефону, что теперь в столовой матери красуется буфет, историей своей тесно переплетающийся с жизнью Эмминого прадеда по материнской линии.
— Старая рухлядь, не на что смотреть, но, девочки мои, вы бы видели, как она его гладит, как любуется им! К нему прикасались руки предков и он пропитан их духом. Да она сама вам все расскажет!..
Маня, молодая персиянка цвета красный мрамор, была послана в нагрузку с мебелью, как Эммин дар на новоселье. Ленина бабушка завела роскошное животное больше для интерьера и в скором времени поняла, что даже отличная родословная не способствует искоренению в кошке кошачих привычек. Таких, как драть когти и оставлять повсюду шерсть. К тому же Маня не разбиралась в антиквариате, и ей было без разницы, где это делать.
Лена приняла Манечку с распростёртыми объятиями. Кошка оказалась смышлёной и непривередливой в еде. С Дусиного молчаливого согласия она заняла кресло в углу. Моня прикинулся, что не замечает соплеменницу, даже воздух рядом не понюхал. Общей у них с Маней была только порода: Монин короткий нос напоминал клюв филина с глубокой вмятиной на переносице, что делало его угрожающе недружелюбным. Светло-рыжая шерсть, по сравнению с Маниной, казалась полинявшей и короткой. Манина мордашка вызывала умиление, особенно когда она вращала янтарными глазами-блюдцами. Настоящий добрый гремлин из сказки! Следующей к этой компании присоеденилась Алиссет. Ушастый девон рекс достался Лене от второй и очень сильной симпатии после Сабининого папы…
Его звали Сандр, Сандро или Алекс. Возможно, краткие образования от имени Александр, паспорт у него никто не проверял. И зря. Учился он тогда на юридическом, двумя курсами старше нас. Немало девичьих сердец сохло по горячему литовскому парню. Во-первых, заграница. Во-вторых, красавчик — высокий, спортивный, обаятельный. В-третьих, сила конформизма: куда все — туда и я, кого все — того и… А далее борьба, в которой все средства хороши.
Зато Сандр из свободных красавиц юрфака и РГФ выбрал мою Ленку. Два эти факультета занимали пятый корпус университета, а историки, филологи, биологи, физики, математики соответственно ютились под крышами оставшихся четырёх. Административно-территориальный раздел лишил будущих физичек, математичек, биологичек и филологинь возможности претендовать на симпатию Сандра, каждодневно бросаясь ему в глаза.
В нём и правда что-то было. Например, манера одеваться по-западному небрежно и с шармом. У многих студентов водились денежки, а вот упаковать себя стильно, найти свою фишку в море арабско-турецкой безвкусицы удавалось далеко не каждому. На Сандре одинаково элегантно сидели длинный плащ и ветровка, деловой костюм и рваные джинсы. К тому же он был непревзойденный собеседник, знаток анекдотов и последних изменений в Уголовном Кодексе. Его щедрость заслуживала всяческих похвал, с этим человеком не стыдно было идти на "культурное мероприятие", а свой день рождения Сандр отметил обильным банкетом в ресторане с друзьями и однокурсниками. Был ли он богат или годами делал накопления для подобных случаев, во всем себе отказывая, я не знаю. Это тоже большой плюс в его копилку. Лене льстило внимание будущего юриста — лёгкий нераздражающий флирт.
В один прекрасный момент у них произошло бурное объяснение, оба поняли, что не могут жить друг без друга. Это открытие вылилось в страстный ошеломляющий секс. Лена забросила университет, переводы, дом и меня с кошками. Она летала, переполненная желанием и сияла как ртутный градусник. Тоска и одиночество оккупировали мою душу, мешали жить, дышать, улыбаться. Жизнь в одночасье разделилась на до и ближе к полуночи…
Спустя три недели Лена вернулась домой с застывшими в глазах слезами. Не раздеваясь, легла на софу лицом к стене и пролежала так до утра. Ни рыданий, ни слов, ни истерики. Ничего… Трогать её было бесполезно, все равно что бревно или камень — полная апатия. За ночь ни разу не перевернулась на другой бок, не почесалась, не вздохнула. Лежала, как мёртвая. У меня голова гудела от напряжения, а тело затекло, скрюченное в кресле. Кошки тоже встревоженно кружили возле софы. Дуся примостилась в ногах, а Манечка подобралась к лицу и втягивала широкими ноздрями Ленино дыхание. Мерцающие белки глаз делали её взгляд по-человечески осмысленным. Она будто недоумевала, отчего ей не чешут подбородочек и грудку между лапами. Большие напольные часы, подаренные Лениной тёткой Таней, гулко размахивали маятником в разные стороны. Туда-сюда, туда-сюда, чертов метроном! Не успокаивал, а наоборот действовал на нервы. Одолевал соблазн запустить в него томиком Пастернака, близлежащим к руке. Хорошо, что сразу убрали бой, если б эти "куранты" трезвонили каждый час, я бы сошла с ума.
Около пяти утра Лена повернула голову в мою сторону и шепотом сказала:
— Аня, как больно…
Я сползла с кресла. Занемевшие ноги пронзила тысяча иголок. Слипающимися глазами, на ощупь, нашла её.
— Боже, Анечка, почему так больно? Почему, почему, почему?..
Наконец-то её прорвало — слёзы вместе с неразборчивыми причитаниями потоком хлынули наружу, смывая гордость, обиду, отчаяние. О чем она рыдает, узнаю потом, когда ей станет легче. А пока пусть поплачет. Я осторожно раздела её, сняла брюки, блузку, лифчик. Елена всегда ложилась обнаженной и могла заснуть лишь при отсутствии на теле лямочек, резинок и крючочков. Она остановила мою руку, когда я собиралась снять последнюю деталь — нежно-розовые кружевные трусики: "Не надо, пожалуйста…"
За окном светало. В неясном свете глаза подруги чудились огромными, размером в пол-лица. "Иди сюда…" Каркас внутри меня дрогнул, осыпался мелкими кусочками и, больше не в силах удерживать вертикальное положение, я легла рядом с ней. Мы смотрели друг на друга долго-долго. Лена поднесла к лицу мою руку, которую не выпускала до их пор. Кончиками пальцев я осторожно погладила её искусанные потрескавшиеся губы, они раскрылись навстречу, выпустив на волю хриплый прерывистый вздох. Я зажмурилась от пронзительной нежности, затем как могла принялась залечивать её раны: кожей, дыханием, теплом. Хотелось коснуться её везде, поцеловать душу, впитать боль в себя. Она откликнулась телом, снова плакала и смеялась, тяжело дыша, зарываясь ноготками в мои волосы… Мы заснули обнявшись, сумев примириться с несправедливостью мира и наслаждаясь сошедшим на нас покоем.
На следующий день, точнее вечер того же дня, мы привели себя в порядок и отправились в ближайшее кафе. Заказали мороженое, по бокалу вина и кофе, — стандартный набор без разгона, раз уж начали с десерта. Лена рассказала о том, что с ней приключилось, неторопливо и обстоятельно. Ей и сейчас было больно переноситься мыслями туда, к агонизирующим чувствам, к Сандру. Иногда она замолкала, в напряжении сузив глаза до щелочек и зависая на невидимой точке. Или лёгкий стук ложечки с мороженым о зубы выдавал скрытую дрожь.