– Шесть!
Обычная восьмиметровая камера. Правда, без стола, койки и радиоприемника. Все обито толстыми поролоновыми матами. Тощая девица сидела в углу, привалившись спиной к стене. Бурые спутанные волосы с кусочками серой грязи, коричневые разводы на лице – похоже, после «обеда» ее обтерли не слишком старательно. Комбинезон, правда, был не очень драный и вымазан в меру.
Заключенная, неловко помогая себе скованными за спиной руками, поднялась. Я заметил, что наручники действительно «мягкие», с прорезиненными изнутри «браслетами». Но, тем не менее, вытерпеть их даже сутки казалось невероятным. А три года…
– Чего надо? – хрипло спросила она. В личном деле ей приписывалось двадцать восемь лет. Щуплое тело тянуло от силы на четырнадцать, по лицу можно было дать все сорок. – Чего пялишься?
– Я – новый надзиратель…
– Ублюдок ты! Одного я уже грохнула, и до тебя дотянусь! – заорала она изо всех сил.
– А я вот никого не убивал. Это, наверное, ненормально, да?
– Идиот, – откликнулась она, однако уже не так выразительно.
– Ну что ж, – пожал я плечами, – вот и познакомились.
Заступать на дежурство мне выпало в вечер, с четырех дня до полуночи. Первые смены прошли спокойно. Элен Аускас – крепко сбитая, коротко стриженная, металась из угла в угол, бормоча что-то себе под нос, пухленькая Айра Левин раскачивалась, сидя на койке и сжимая в руках серебряный крестик, а Диана Боровая ругалась. Правда, ругалась без особой злобы и азарта – надоело, видно, за три года. От ужина она отказалась. Кормить силой я не стал – хватит с нее и обеда.
На третий вечер спокойная жизнь кончилась.
– Ах ты тварь! – услышал я вопль, только войдя в секцию. – Шлюха! Прибью!
Звуки борьбы и треск разрываемой ткани, истошный крик – бросив сумку у входа, я бросился в открытую дверь карцера. Вихнер, ругаясь, лежал на заключенной и сдавливал ее горло. У женщины лицо уже начало синеть, но она молчала, стиснув зубы – стиснув на щеке Карла. Подскочив, я ударил ее в живот (зубы разжались), а потом и его, чуть пониже уха. Безопасно, но весьма болезненно. Вихнер снова взвыл, бросил несчастную девчонку и кинулся на меня. Я классически, по учебнику, откинулся на спину, выставив перед собой ногу, принял на нее корпус Вихнера и перебросил через себя.
– Закрыть! – крикнул я, как только мы вылетели в коридор и вскочили на ноги.
Упитанный кулак Карла с низким, утробным звуком мелькнул у меня перед самым носом. Краешком сознания я успел удивиться странному звуку и от души заехал коллеге локтем в челюсть. В глазах резануло, и появилось такое ощущение, будто воздух вокруг исчез. «Удар в солнечное сплетение пропустил, – на удивление спокойно отметил я. – Интересно, почему я его не почувствовал?» А потом сознание стекло куда-то вниз…
…Голова гудела, как с похмелья, и жутко, до слез, резало в глазах. Веки не поднимались, а лишь создавали тоненькую щелку для подглядывания. Сквозь мокрые от слез ресницы я разглядел прямо над собой лицо Карла.
– Оклемался, Дон Кихот? Чего кинулся?
– А ты чего делал? Под трибунал захотел?
– Иди глаза промой, умник. «Анчар» фуняет гнусно, но не ядовито. Ополоснешься, все сразу пройдет.
Кое-как, ощупью, я добрался до рукомойника, открыл холодную воду и сунул голову под кран. Стало немного легче. Когда струйки воды потекли по лицу, то глаза сразу перестало щипать, и скоро они открывались широко, как у голодного филина.
– Ну что, оклемался? На полотенце.
– Слушай, Карл, если ты еще хоть раз… – я оторвал от лица мягкую ворсистую ткань и осекся. Из огромного укуса на левой щеке Вихнера сочилась кровь, еще один укус виднелся под разорванной рубашкой. На самой рубашке не хватало воротника и рукава. – Ты снимал с нее наручники?!
– Меня б тогда в живых не было. Это она зубками да ножками.
– Не может быть!
– Слушай меня, защитник нежных дам. Раз ты такой умный, то я к ней даже в камеру заходить не буду. Сам с ней разбирайся. И корми сам. Кстати, я сегодня и так задержался, так что пока. Пойду в санчасть, укол от бешенства сделаю.
Вихнер помахал мне рукой и отчалил. А я, плюнув на инструкции, пошел и принял душ. Под прохладными упругими струями отравленный организм быстро пришел в норму. В кладовке нашлась сменная униформа (видимо, для тех, кто «психованную» кормит) и чистый комбинезон. Переодевшись, я взял комбез и пошел к карцеру.
– Шесть. – Дверь втянулась в стену.
– Как я его отделала, а?! Классно? – Она была грязная, в разорванном на боку комбинезоне, но счастливая, как заяц на капустной грядке.
– Он что, хотел тебя изнасиловать?
– Так я вам и далась, ублюдки сраные!
– Понятно, – разговаривать с ней было бесполезно, но попробовать все-таки стоило. – Послушайте, леди. У меня есть такое ощущение, что вам нужно переодеться. Какие фокусы ты можешь отчебучить, я сегодня видел. Это в наручниках. А если их снять?
– Витиевато плетешь, не заблудись в мыслях. – Она села на корточки и прислонилась к стене.
– Вопрос простой: мне нужно вызывать для твоего переодевания толпу охранников или ты объявишь перемирие и переоденешься сама?
– А ты стриптиз посмотришь?
– Обойдусь. Сниму наручники и выйду.
– Не врешь? – Она прищурилась, словно рассчитывая прыжок к моему горлу, но хорошее настроение перевесило. Женщина, откинувшись к стене и помогая себе плечами, встала. – Валяй, снимай.
«Браслеты» я сунул в кармашек брюк и пошел к себе, однако в дверях мне пришла в голову еще одна мысль.
– Подожди, красотка.
– Чего еще?
Я достал из кармашка маленькое зеркальце, вернулся к ней и дал полюбоваться на отражение – из своих рук.
– Ну и что?
– Если ты сегодня паинька, то, может, есть желание принять душ?