— Я не знаю, что вы там себе наснимали, но это все ментовская провокация. Судя по всему тот дядька в квартире подставной, так что идите в попу, со своими мультиками. И вообще, ты кто такой? Оперуполномоченный? Ну и иди в жопу, уполномоченный, я только со следователем разговаривать буду.
Вечером, чуть взгрустнувший, но еще сохраняющий видимость жертвы режима, молодой человек уехал в изолятор временного содержания в сопровождении постановления о его задержании на трое суток как подозреваемого по статье сто двадцать два уголовно-процессуального кодекса РСФСР. Но это была победой лишь временной. Начальнику уголовного розыска и начальнику РОВД начались телефонные звонки от различных начальников управления здравоохранения, с легкими намеками о разрыве дружественных отношений. После опознания, когда Матрена Васильевна уверенно ткнула в, стоящего между двух подставных, с презрительным выражением лица, Пронина, тот лишь попросил убрать от него подальше сумасшедшую бабку.
Обыск по месту прописки Пронина Михаила Владимировича ничего положительного не дал. Сосед по комнате в общежитии при появлении меня в компании понятых — коменданта и вахтера общежития строительного управления, равнодушно ткнул в сторону застеленной казенным темно-серым одеялом кровати с провисшей металлической сеткой и коричневого чемодана из кожзаменителя — жилец в общежитии появлялся редко. Перевернув кровать и вывалив содержимое чемодана в развороченную постель, я не обнаружил там ничего ценного, кроме паспорта гражданина СССР. По лицу соседа по комнате — мужику лет сорока, в протертой и серой от грязи, майки алкоголичке, с отечными, в фиолетовых прожилках, щеками, и свежим «выхлопом» перегара, я понял, что гражданин Пронин ничего ценного в этой комнате никогда хранить бы не стал.
Когда я вернулся в райотдел, в кабинете, за моим столом(!), сидел широколицый веселый парень и что-то «втирал» раскинувшим уши Студенту и Кадету.
— Вот старший приехал. — Увидев мою неласковую физиономию, пискнул Студент: — Пойду чайник поставлю.
Широколицый протянул мне руку:
— Привет, я из городского, Слава Климов, вашу линию курирую, приехал оказывать практическую помощь.
— Привет, оказывай.
— Что у вас по задержанному…. — «городской» уткнулся в ежедневник: — Э-э, по Пронину…
— Ничего хорошего.
— Но на раскрытие что-нибудь будет?
— Не знаю. Он молчит и только всех посылает далеко.
— Так может я его завтра в изоляторе «подниму»? нас он далеко замучается посылать.
— Поднимай. — Опер из «города» не выглядел матерым «кольщиком», и то, что Пронин Миша, проведя ночь в камере, на нарах, завтра с утра начнет каяться, а потом начальство мне укажет, что я не смог «расколоть» злодея, а городской его на раз-два сделает, я абсолютно не боялся. Парень примчался в райотдел, так как надеялся посидев с нами пару часов, вписаться в книгу раскрытия, но вышел облом, жулик оказался упертым.
— Ну ладно, тогда я вашему начальству представлюсь и в управление поеду. — «городской» опер Климов выглядел немного растерянным — вместо того чтобы делиться с ним информацией и с надеждой заглядывать глаза, я проявил полнейшее равнодушие к появлению куратора.
— Звони, если что-то новое появиться. — Я вяло помахал на прощание рукой, второй поднимая трубку, зашедшего в истерическом звонке, аппарата: — Слушаю, Громов.
— А вы, товарищ Громов, почему проигнорировали приглашение на беседу с сотрудником Комитета государственной безопасности? — голос с той стороны провода звучал уверенно и легким оттенком угрозы.
— Вы молодой человек прекратите хулиганить, иначе я все-таки установлю, откуда вы звоните и мало вам не покажется! — я грохнул трубкой и откинулся на стул.
Встречаться с гебистом не хотелось категорически. Им тут жить осталось всего девять месяцев, в Прибалтике уже вовсю громят управления да уничтожают картотеки агентуры, так как половина деятелей всяких «Саюдасов» и прочих народных фронтов состояла на связи с сотрудниками госбезопасности. И разговор с неведомым сотрудником Комитета будет сводиться к одному — мы про тебя кое-что знаем, так что ты, милый друг или начинай с нами «дружить» или тебя ждут неприятности. И вопрос только в одном — успеют начаться мои неприятности до девятнадцатого августа следующего года или не успеют.