Хотя, заметим,-- редко когда оказывался не прав. Потому как, окружали Алексея Германовича, зачастую, отъявленные негодяи, да проходимцы. О чем он - всегда искренно говорил им (причем почти всегда "в глаза"). Да еще, случалось, и швырял в рожу все, что было под руками, сметая это со столов одним взмахом, а то и переворачивал эти самые столы (а еще чаще - стулья, заходившиеся "волчком"); потом хлопал дверью, и, с проклятиями, шумно скатывался с лестницы, выходя на улицу. И как только оказывался там - находил какой бар, или ресторан (не "первый попавшийся", а тот, который успевал поймать в фокус пьяных глаз), где и благополучно напивался, уже, как говориться, до конца. После чего (порядок почти сохранен без изменений), был доставляем (домой) милицией, сотрудники которой, расшаркиваясь перед домочадцами, просили "засвидетельствовать", что Алексея Германовича "доставили в полном порядке", а он, размахивал перед ними удостоверением, обещая "завтра-же", приехать вместе с прокурором и губернатором города, отчего те, еще раз кланялись, испуганно упрашивая супругу Штиля, Рахиль Ароновну, заверить их, что та не имеет к ним никаких претензий, и после ее недоуменных расспросов, объясняли, что, мол, были вызваны дирекцией ресторана, в котором Алексей Германович (опасливо косились на внимавших им уже обоих супругов) -- крушил столы, и, приехав, застали его прижавшим к стенке администратора ресторана, которому, с недовольными словами в адрес еврейской национальности - запихивал в лицо салат, вместе с тарелкой, после чего, водрузив эту небольшую круглую тарелочку ему на голову (при этом милиционеры косились на висевший в прихожей портрет дедушки Рахиль Ароновны - Исаака Мойшевича, облысевшую макушку которого, прикрывала точно такая же, простите, не тарелочка,- а шапочка, но милиционеры готовы были присягнуть, что сходство было: один - к одному), а потом, когда все же у него получилось (у кого?--переспрашивала Рахиль Ароновна, совсем запутавшись в хитросплетениях милицейского рассказа; да у мужа вашего,-- отвечали милиционеры), и после этого - ваш муж вскочил на барменскую стойку, и стал отплясывать (как это там у вас называется? "Семь-сорок"?),-- и уже мотив звучал по всей квартире, и сам Алексей Германович, услыхав знакомую мелодию, готов был пуститься в пляс, а милиционеры (от греха подальше) пятились к двери, и уже перед тем, как Рахиль Ароновна захлопывала за ними дверь, спрашивали, действительно ли Алексей Германович работает в пресс-службе губернатора, и является депутатом? А, Алексей Германович, поймав на лету отголосок знакомого слова, уже скривившись - глядя на милиционеров - в презрительной усмешке, но те уже не дослушав ответа Рахиль Ароновны, скатывались с лестнице, каждый про себя обещая когда-нибудь разобраться, с этой "жидовской мордой". Алексей Германович же, собираясь, было, выбежать вслед за ними, оказывался, подхватываем, мощной рукой (раза в два весящей больше него) Рахиль Ароновны (урожденной Ройтшванец); и тогда почти всегда он моментально успокаивался, словно дожидаясь - только этого.
Скажем, что на другое утро, Алексею Германовичу становилось невероятно стыдно, и он ходил по вчерашним (которые мог вспомнить) адресам, принося "извинения"... Но это уже было так... Попытка исправить ошибки... Притом, что где-то в душе Штиль понимал (как, верно, понимали и остальные), что сказанное им - правильно. И тогда уже получалось,-- извинялся он, только за то, что сказал людям в лицо то, что они держали у себя в подсознании...
Но грустно было самому Алексею Германовичу... И он мучился, не зная, куда ему деться?..
На душе было тоскливо... И уже словно незаметно, перед Алексеем Германовичем стало проплывать (в бестелесой дымке воспоминаний) его детство...
Некоторые "картинки",-- высвечивались наиболее ярко. И тогда, Алексей Германович, словно бы заново, переживал их...
И покойная мама, Мария Францевна, и, тоже уже покойный, отец, Герман Оттович, любили Алешу больше, чем остальных своих детей. Хотя, быть может, тут уже сыграла роль, что почти половина братьев Алексея - погибли до его рождения (он был самый младший). (Словно рок витал над семейством Германа Штиля. И уже незадолго до смерти родителей, погиб их последний - не считая Алеши - ребенок).