И уже потому, всегда чувствовал себя Алеша, в неком превелегированном положении. И, быть может потому,-- старался уцепиться за эту самую жизнь, добившись в ней всего, что должно было достаться его 15-ти погибшим братьям.
Хотя, после внезапной кончины родителей, Алексей Германович здорово, было, сломался. И уже давал только одну "установку" - "выжить".
Но вот как раз сейчас - жить ему вовсе, даже, не хотелось...
Впрочем, так характеризующий его оптимизм,-- был, скорее, вынужденной мерой. И вполне напоминал "маску", для безопасности (желания быть "не узнанным") - надетую на себя. Потому как, на самом деле, какое-либо "веселое" настроение - было совсем не свойственно (слишком "чувственной" и "уставшей от жизни") натуре Алексея Германовича. Да и, за любой подобной "усталостью", часто скрываются как раз те "комплексы" (и собственная беззащитность), о которой человек и не хочет, чтобы знали другие...
Но, несмотря на то, что он был таким в собственном (внутреннем) мире,-- внешне, Алексей Германович решил остаться оптимистом. И ему просто необходимо было "жить". Хотя бы, за тех, кто уже не мог...
И судьба (видно здорово запутавшись относительно своего последующего поведения),-- просто, улыбнулась" ему.
И решивший "стать оптимистом", Алексей Германович уже не сдавался. Вынужденно (но его эта "вынужденность" была не так заметна), улыбаясь.
И только интеллект сыграл с ним предательскую шутку. Потому как, стоило Штилю только осознать, какую, быть может, "преступную ошибку" он совершает,-- и тотчас же, он внезапно замыкался в себе. Но не всегда он мог себе это позволить. И часто, дабы никто не заметил его состояния, Алексею Германовичу приходилось почти что "скрываться" от людей. Ведь в ином случае,-- пришлось бы - идти на поводу у недавних знакомых. А подобного, Алексей Германович, никогда бы не допустил.
И уже каждая его боль, откладывалась в подсознании. Накапливаясь там; и, вероятно, служившая, иной раз, причиной (внезапно вспыхивающих) скандалов с участием Алексея Германовича, когда ему казалось, что - "что-то на меня нашло". А то и действительно "находило".
И никак не мог смириться Штиль. Но и открыто протестовать - тоже не мог; понимая, что со временем (годы идут), он уже не может воспользоваться тем, что планировал когда-то... И тогда Штиль успокаивался. Правда,-- надолго ли?..
Глава 28
Трудно сказать, когда Лев Маркович Розенталь почувствовал первые признаки начинавшегося "раздвоения личности" (да и было ли оно?)? Но с каждым прожитым днем, месяцем, годом, ему все тяжелее приходилось удерживать будущее сознание внутри себя; и тогда уже хотелось смириться (не сразу, а после какого-то времени, больше походившего на самоистязание), дав волю (вырывавшемуся наружу) бессознательному. Но и тогда еще, проходил какой-то "срок", прежде чем его сознание, внезапно, и, как бы, само собой,-- успокаивалось. И все возвращалось "на круги своя"...
Хотя и не совсем. А выходило так, что почти тотчас же, после подобного "успокоения"--, наступало чувство самого отчаянного безразличия к себе. И в такие минуты, Лев Маркович начинал бояться сам себя. И тогда уже, нельзя было "позавидовать" Льву Марковичу. Потому как, для него наступало время самого настоящее "несчастья". И он терял способность, не то что, к какому-то, "адекватному восприятию действительности", но у него и вовсе исчезали любые (характеризующие его когда-то) способности. А сам, Лев Маркович, чувствовал себя "полным ничтожеством". (Хотя и заметим, что это было ничего более, как только его собственные ощущения. Заметно, быть может, разнящиеся - от мнения окружающих).
Сами же окружающие... Но что ему окружающие? Какое ему дело было до них, когда, казалось, некогда вполне уживавшееся вместе,-- воля, характер, ощущение, мышление, память и т. п.,-- начинали водить свой ужасный хоровод; безразличный, к "растерявшемуся" сознанию Льва Марковича...
А то и вовсе, готовы были пуститься в вскачь, подгоняемые (почувствовавшим силу) подсознанием...
Не любил такие минуты Лев Маркович. Он даже ненавидел их. И эта ненависть, все больше крепла в нем по мере того, как он понимал, что совсем ничего - и не в силах изменить... И уже тогда, быть может, как раз в ощущении такого бессилия,-- скрывалась какая разгадка - сего неприятного факта.
Но к чему было переживать?.. Быть может, ему следовало и вовсе смириться?.. Хотя, считать так, означало совсем даже не понимать специфики свалившегося на Льва Марковича несчастья. Ибо для него это было -- настоящее горе. И потому, он совсем не мог смириться. А страдал, боролся, отчаянно сопротивлялся - наступления окончательной победы - безумства.