В какие минуты ему казалось, что мир вокруг (и окружающие его предметы, прежде всего) начинал расползаться в разные стороны. Так, как будто деревья, дома, телеграфные столбы, да различные, там, "ветряные мельницы" - начинали двигаться в одну, а сама поверхность земли, с "мечущимися" людьми - в другую.
И почти уже совсем невозможно было ухватить (как раньше) глазом, какую-то "единую" картинку; потому как в сознании,-- начинался самый настоящий "беспредел"; и невозможно было от него никуда скрыться; да и "смириться"-то,-- тоже нельзя... Хотя сам, Лев Маркович, еще на что-то надеялся... Но что это были за надежды, когда разом терялся смысл происходящего; и не было от надвигающейся опасности, никакого спасения.
... Ну, или, почти никакого... Но уже даже теоретически (о "практике" мечтать не приходилось"), само то, что называется "спасением" (что вкладывал Лев Маркович в это понятие?),-- было... неосуществимым... Хотя бы потому, что не ясна была причина, от которой его необходимо было спасать. И уже здесь, поисками нахождения этой причины, скорей всего и объясняется "увлечение" Льва Марковича,-- философией, психологией, психиатрией, психоанализом... И можно было признать, что в психоанализе, ответов он нашел значительно больше, чем, быть может, и предполагал в начале... И Лев Маркович вынужден был констатировать,-- что "запутал сам себя"...
Глава 29
Один как-то раз, разгорелся у нас серьезный спор с Игорем Борисовичем Паниным. И, собственно говоря, если бы вовремя не вмешался один мой старинный приятель, (недавно вернувшийся из Израиля; Семен Самуилович Розенблюм), то, быть может, и не знал бы я, чем мог закончиться этот самый спор. Но "мирно" (вполне может быть), и не разошлись бы мы вовсе.
Спор был о литературе. Причем, начался он случайно. Панин, сказал что-то о Кафке. Я, отметив про себя, что, "в вопросе", он ничего не понимает - какую-то дальнейшую беседу (на эту тему) продолжать не хотел. А постарался перейти "на более легкую" (для него) тему. Но Панин (была в нем такая дурацкая черта), решил "не отступать". И все больше и больше приводил мне доказательств - своего невежества. А еще я понял, что Кафку он почти и не читал. А даже если и "просматривал", то наверняка, ничего не понял. (Это при том, что у меня "по Кафке" была защищена диссертация).
И до поры до времени, я "держался" как мог. Незаметно "выравнивая" ситуацию. Пока не понял, что впереди - тупик. А между нами - уже пропасть.
Но и тогда еще, я хотел, как-то, "спасти" имя Панина (хотя то, что эта личность, представляла из себя полнейшее ничтожество - я убеждался одновременно с "откровениями" Игоря Борисовича). Но Панин, совсем "не оценил" мои "добрые" намерения. И уже стал обвинять меня,-- что я "избегаю спора".
А я действительно его избегал. Но когда (влюбленный в свою самодовольную глупость) Панин стал (с позиции своей бездарности) судить о Набокове,-- я уже сдерживался с трудом. Я вообще всегда начинаю испытывать какое-то чувство вины, по отношению к людям, которые знают о чем-то - меньше меня. И уж точно, что никак не высказываю своего "превосходства" (памятуя о том, что все "относительно"). Но Игорь Борисович Панин действительно "разошелся". И я совсем не заметил, как оказалось, что он уже начал учить меня. Разъясняя, "тонкости,-- как он заметил,-- прочтения литературного текста". Но это уже я расценил как откровенное хамство (скорее всего, Панин затронул мою боязнь показаться глупым), и я - не делая никаких "скидок" на различность наших образований (электромонтажное ПТУ - у Панина, и докторская кандидатская - у меня),-- разъяснил этому мудаку, что я думаю и о нем, и о его мыслях, и о "разработанных им особенностях прочтения литературного текст", закончив, вероятно, хвалебными одами в адрес наших ПТУ, внушающих "кретинам" - что те - "гении"...
Панин молчал. Его мозг, видимо, не привык настолько быстро анализировать услышанную информацию. И, закончив, я еще какое-то время удивленно смотрел на него, думая, должно быть,-- понял ли он вообще - то, что сказал я?!
Он понял. Он понял, должно быть, даже то, что я, "по каким-то причинам", "сказать не успел". И как только он понял и это,-- Панин стал кричать.
Кричал долго и громко; от каждого нового выкрика - "расходившись" еще больше. А я?.. Я отчего-то "рассердился" на него. И потому, чуть приблизившись к нему, хлестко ударил ему слева по челюсти. Боковой удар пришелся аккурат в подбородок. И я ушел, замечая боковым зрением, что Панин, рухнувший "как подкошенный", уже приподнял голову, выпученными глазами пытаясь, видимо, сообразить - что с ним произошло.