Но что мне было делать тогда? (В общем, это "тогда" - почти одно и тоже что и "сейчас"). И вероятно, тогда, когда я самый первый раз ощутил в себе некое разрывающее меня изнутри чувство, (чувство тревоги и внутреннего беспокойства), то я вовсе и не понял, что на самом деле произошло. Просто стало мне вдруг как-то грустно (быть может, и от всей этой внутренней неустроенности), и порой до тошноты... обидно.
Причем, по всей видимости, причину подобной обиды - стоило искать только в самом себе. И это почти означало, - что только я сам мог себе помочь. (Если бы только тогда, когда это все "начиналось", я смог разобраться в случившемся? Но как такое можно было предвидеть?..).
В принципе, я довольно "честно" искал пути спасения.
Я подолгу анализировал свою собственную психику; искал начало своих отличий от остальных. И уже (как раз в этом) можно было сказать, что подспудно (подсознательно) нащупывал ту (невидимую доселе) нить "арианды", которая должна была меня вывести обратно.
То есть, можно было сказать, что я неким таинственным образом отождествлял все время свою экзистенциальную борьбу с игрой. Ошибочно полагая, что всегда смогу вернуться назад. Обратно. И совсем не заметил, как ступая, в принципе - по ложному пути,-- забрел в те невидимые дали, от которых если и был путь обратно, то только уже был он, во--первых, совсем иной "по характеру возвращения" (а отсюда, и само "возвращение" было обличено в некие, достаточно сложные - если не сказать - таинственные - рамки), а во-вторых, быть может, уже и не было уже этого самого "пути назад" (в привычном понимании этого слова). И уже почти наверняка, должен он был являть собой, некий таинственный симбиоз хитросплетений, который и не разрешался совсем уж простым и обыденным образом (как говориться - поворачиванием вспять), а представлял из себя достаточно сложную загадку; у которой и ответа-то - не было. А значит, уже почти наверняка предстояла самая настоящая борьба. Борьба, у которой, быть может, и не было победителей. А если и было какое-то подобие их,-- то все представлялось мне совсем уж запутанным. Таким, к чему так сразу,-- без предварительной подготовки, - и не подойдешь. Правда, вся сложность, быть может, и заключалась, что эта самая "предварительная подготовка" растянулась на несколько десятилетий. Пока я не понял, что вопрос надо решать. Вполне опасаясь, что - иначе,-- он мог и не решиться вовсе.
Глава 41
И все таки,-- было что-то в этой, по детски наивной внешности Юрина. Да и сам Гай Романович, - особенно если взглянуть в его глаза, - казался случайно повзрослевшим ребенком. (Несмотря на минувшие, недавно, 40)...
А ведь, если разобраться, он никогда и не был таким уж выдумщиком да авантюристом. Это, как говориться, вам не Яша. И уж тем более, за внешностью (такой, быть может, до наивности беззащитной) Юрина, скрывалась та чистота суждений, которая привела бы его прямиком в рай. Надумай, например, что с ним внезапно случиться.
И, надо заметить, стоило мне только подумать о том, как почти тотчас же (до боли невероятное совпадение) узнал я, что Гай Романович Юрин... погиб. Погиб при загадочных обстоятельствах. (Нашли его в собственной квартире - недавно полученной по наследству от скончавшейся бабушки - с кляпом во рту, связанными - за спиной - руками, отчего-то выколотыми глазами, и тремя пулями в голове).
И я никак не мог понять, отчего принял он столь мученическую смерть. Ибо не должно было, на мой взгляд, быть повода, чтобы даже обидеть столь по детски наивного взрослого ребенка с косичкой и голубыми глазами.
Ну так кому тогда понадобилась его жизнь?
И почти тот час же (вслед за полученным трагическим известием) узнал я, что, в автокатастрофе, погибли Панин с Айзеншпицем.
Глава 42
Яков Соломонович Бернштейн давно уже мучился от своей беспомощности.
Можно было сказать, что подобное состояние служило лишь неминуемым следствием его давнишнего конфликта, между сознанием и подсознанием. Последнее,-- в эти дни все ярче заявляло о себе, очерчивая и без того размытые контуры допустимой "патологичности" сознания. Того сознания, которое у него сейчас переживало "не лучшие дни".