Хорошо это или плохо - другой вопрос. Быть может, если подойти (к вопросу) философски - следовало смириться, или, по крайней мере, не обращать особого внимания, не придавать значения, и просто - жить. Но уже с позиции психологии, я подозревал, что это было, чуть ли не единственной возможностью, -- вообще "выжить".
Кто знает, до чего могла довести борьба с самим собой. В умеренных пределах - она, вероятно, необходима для достижения личного роста и самосовершенствования. Но, с другой стороны, это могло служить и причиной многих бед и несчастий. Да и, вероятно, так это и было. Но лишь до тех пор, пока я, (с полным правом), не смог признать, что, иной раз, надо и "остановится". И уже тут, на мой взгляд, вопрос требовал некоторого уточнения.
Достаточно легко преодолев определенные ступени карьерного роста, я, Лев Маркович Розенталь, вполне мог - особенно, если бы на моем месте был, кто другой - пожинать лавры удачи, купаясь в осознании собственного величия. Но вот в том то и дело, что поступить подобным образом я бы никогда не смог. Прежде всего потому, что я вообще не хотел останавливаться (на достигнутом). Для меня это было равносильно возжеланию смерти - себе же. Жизнь же, по мне, -- это была постоянная борьба; преодоление внутренних (в собственной психике) и внешних (в интерпретации восприятия окружающего мира) противоречий, суть которых одна - навредить! И (в то же время) - дать возможность мне,-- выжить! (Через борьбу, и преодоление этих самых противоречий).
Другой вопрос, плохо это было, или хорошо?!
Действительно, зачастую, преодолевая неподвластные (и усмиряя, казалось, неусмиримые) желания,-- я мог догадываться, что когда-нибудь должен был наступить тот этап, когда - как по Достоевскому - "некуда больше идти"! Но я неосознанно (в полной мере осознания, предпочитая иной раз - в целях самосохранения - "недопонимать!) отодвигал от себя наступление подобного (и крайне нежелательного для меня) случая.
На каком-то этапе постижения законов жизненного бытия - я увлекся метафизикой... Однако, уже через какое-то время достаточно ясно понял, что хоть она и дает возможность объяснения мироздания (и главное - самого моего существования в нем),-- но это лишь один из подходов объяснения. С той же самой задачей я пытался справиться с помощью психологии.
Куда меня могла вывести карета, запряженная такими двумя прекрасными лошадями? Мне показалось, что это путь "в никуда". И я справедливо опасался, что скоро мои кони начнут тянуть в разные стороны.
В мои сорок семь - иному пора уже было бы и смириться (посчитав, что все, что мог - достиг). Но я был не такой. И это несмотря на то, что все мои прежние действия, явно говорили, что я несколько запутался в своих стремлениях. А вместо того, что планировал достигнуть - достиг несколько иного.
Впрочем, у меня были все основания полагать,-- что я и ошибался (как в своих прежних устремлениях, так и - быть может даже в большей степени - в осознании последствий своих действий). И, на самом деле, ничего страшного - не произошло. Ну, или,-- почти не произошло.
И несмотря на это - остановиться я уже не мог. Правда, не способность остановиться самому, почти не предполагает, что это не способен сделать кто-то другой. (Хотя, признаться, я всячески намерен был избегать кому-либо вмешиваться в мою жизнь. И уже - почти осознанно - убеждал себя, что в любую минуту - готов "умереть". И то была вовсе даже не хитрость, и не "маневр", как мог кто и полагать. К сожалению, это была правда. Та самая правда, о которой я, со всей откровенностью, мог сейчас поведать). И уже наверное потому, я с невероятной опаской начинал какие-то новые дела. Опасаясь оставить их после себя - незаконченными.
Но пока я еще был жив... Правда, что это была за жизнь?..
Глава 4
Яков Соломонович Бернштейн, являл собой пример классического представителя своей национальности. И в первую очередь это относилось (и явно бросалось в глаза) к его внешности. Чуть выше среднего роста, из-за чрезмерной худобы казавшийся высоким, Яков Соломонович был сутул, с постоянно опущенными плечами, с черными волосами, длинным носом, шаркающей походкой, бессильно повисшие руки дополняли картину. Он бы всегда хмур. А кроме того, отчего-то казалось, что на его лице словно навсегда застыло выражение какого-то, то ли страха, то ли - панического ужаса.
Правда, что касалось его внутреннего содержания, то тут, как говорится, можно было поспорить (в том, что касалось его приобщению к еврейству). Да и возможно ли было поставить ("под одну гребенку") весь народ?! Но все же наверняка, мы могли говорить о каких-то чертах, более-менее присущих большинству из сыновей Моисея. Что же касалось Якова Соломоновича, то у него с легкостью можно было отыскать ряд особенностей, "благодаря которым", общение с ним - явно было затрудненно. (Тем более, что и друзей-то, у него было немного. А то и вообще не было. Так, эпизодические знакомства, медленно перерастающие в "товарищество" - следующий этап на пути к дружбе, - а потом внезапно обрывающееся). И уже наверняка, не могло быть и речи о каком-либо (совместном) проживании с ним. Ежесекундно видеть его "кислую рожу"?.. На это потребовалось бы какое-то особое геройство. Которого из встречавшихся с Бернштейном представительниц противоположного пола - не находилось.