— Это, наверно, Лёшка пришёл. В дверь ломится.
— А как же сигнализация?
— Если б была сигнализация, разве б сидела я здесь всю ночь? Оказывается, дешевле нанять сторожа. Подожди, не вешай трубку. Я сейчас вернусь.
Лидин закрыл глаза и весь обратился в слух. Сгорая от ревности, он старался по звукам в телефонной трубке понять, что происходит там, на другом конце линии: впустила Лена Лёшку или нет? Но, как только затихли быстрые удаляющиеся шаги девушки, в ушах у Игоря всё громче и чаще застучал какой-то далёкий барабан. Когда же сквозь странную дробь, наконец, пробились приближающиеся шаги, и Лена, явно запыхавшаяся от быстрой хотьбы, тревожно спросила: «Алло, ты ещё здесь?», Лидин осознал, что всё это время он не дышал, а барабанная дробь — это его собственный пульс! Игорь глубоко вдохнул, расслабляясь, и ответил:
— Здесь. Кто там стучал?
— Лёшка, конечно! Кто же ещё? Волновался, куда это я пропала с сабантуя. Я сказала, что у меня всё в порядке, и он ушёл. А что это у тебя голос такой странный?
— В каком смысле?
— Будто ты куда-то бегал и никак не можешь отдышаться?
— И часто этот Лёшка ломится к тебе по ночам?
— Какое это имеет значение сейчас? Неужели ты ревнуешь к прошлому?
— Если б мы с тобой сейчас сидели рядом, глаза в глаза, я бы сказал «нет». Чтобы выглядеть «настоящим мужиком». Но расстояние и телефон помогают мне говорить правду: да, я ревную тебя к прошлому! Мысль, что тот же бугай Лёшка может запросто приходить к тебе ночью, просто сводит меня с ума.
— Так вот почему ты пыхтишь! — Лена рассмеялась. — Лучше уйми свою ревность и успокойся. Да, иногда Лёшка приходит ко мне сюда, в СЭС, и мы просто пьём кофе и разговариваем.
— Ты не обязана мне ничего объяснять! — Лидин сам почувствовал, как фальшиво звучит его протест. — Ревновать к прошлому действительно глупо.
Лена удручённо вздохнула.
— Помнишь, ты рассказывал мне о девочке, над которой вы издевались всем классом?
— Конечно.
— Так вот, я тоже была такой же мишенью для насмешек и издевательств. Только в отличие от вашей «принцессы», я была скорее «гадким утёнком». И возраст был такой же — пятый класс.
— Ты была гадким утёнком? Не может быть!
— Не перебивай! Мне и так нелегко это рассказывать.
— Извини, больше не буду.
— Тогда умерла моя бабушка, и папа с мамой решили продать её дом в деревне и обменять нашу однокомнатную развалюху на окраине на двухкомнатную квартиру в центре. С доплатой, конечно. Мы переехали, и, соответственно, я перешла в другую школу, а там, как оказалось, учились детки нашей провинциальной элиты. И верховодила этой избалованной наглой сворой дочка мэра.
Я, конечно, не могла себе позволить такие наряды и украшения, как они. Меня не возили в школу на автомобиле, учителя не ходили передо мной на цыпочках, но я училась на пятёрки и четвёрки, не платя учителям за это ни копейки! Это было единственное, в чём я явно и недвусмысленно превосходила этих чванливых «сверхчеловеков». И, разумеется, они не могли мне этого простить. Так я стала мишенью, в которую каждый мой одноклассник хотел непременно попасть какой-нибудь непристойной шуточкой или гадостью.
Нет, вру — не каждый. Был один мальчик, который решительно стал на мою защиту. Он, как и я, не был ни из числа «золотой молодёжи», ни из клики их прихлебателей. Его родители были обычными инженерами на швейной фабрике. Мой неожиданный защитник был маленьким, тощим, я бы даже сказала, чахлым подростком, страдающим «грудной жабой». При малейшем волнении он начинал задыхаться и пшикать себе в рот лекарство из какого-то баллончика. От уроков физкультуры его, естественно, освободили, и до моего появления в этом классе именно он являлся объектом насмешек.
В любом коллективе всегда имеется человек, над которым постоянно насмехаются и даже издеваются окружающие. Этот мальчик, как я потом узнала, совершенно спокойно сносил шуточки в свой адрес. Он просто презирал всю эту избалованную родителями и учителями компанию и не считал нужным реагировать на их выпады. Но вот издевательств надо мною он стерпеть не смог и смело выступил на мою защиту.