Твои жрецы, господи, превзошли всех в коварстве и жестокости. Все было брошено на борьбу. Страхи, суеверия, мерзкие магические рецепты, монстры, запугивание обывателей и костры, унесшие за тысячи лет множество человеческих жизней. Во имя господа! Во имя справедливости! Во имя светлого будущего! Аминь!
Церковные деятели целое тысячелетие трудились в поте лица, выпалывая плевелы язычества и магии. Обеднили генофонд людской популяции в Европе. Костры инквизиции горели десятки лет, сжигая вместе с носителями магического дара тысячи несчастных, которым было место в клинике для душевнобольных.
Мне иногда становится любопытно: неужели некоторые из них действительно владели секретом левитации? Если это так, то похоже, что святые отцы за последние века под корень уничтожили носителей этого редчайшего гена, дающего возможность представителям рода человеческого парить над планетой без применения технических средств и крыльев.
Рабочий день близился к концу. Сумрак полярной ночи постепенно сгущался и уже перевалил ту грань, когда можно было брать отсчеты без особого напряжения. Все труднее мне приходилось отыскивать в перекрестии зрительной трубы теодолита остающиеся позади меня марки теодолитного хода. Все больше тратить на это времени.
Оба промерщика, Федоров и Игнатов, наконец-то скрылись за последним в этот день, поросшим кустарником холмом, чтобы спуститься в обширную болотистую низину. Протянуть по низине тонкую ниточку выставленных в одну линию вешек и пикетов до маленького озерка, обозначенного на моей карте, и остановиться на ночлег. На озере мы рассчитывали затарить фляги и водяной бак колотым льдом.
Вместе с рабочими за снежным гребнем постепенно скрылся квадратный тамбур нашего ЦУБа, который тащил Москалев на своем болотоходе.
Я взял промежуточные отсчеты на борт оврага и вниз, отмечая в журнале перегибы местности, необходимые при составлении вертикального разреза, отнаблюдал переднюю марку и, сняв теодолит с точки, двинулся вперед.
Встречный юго-западный ветер гнал небольшую поземку и она тихо шуршала и, почти неразличимыми в сумерках белесыми космами, падала в тракторную колею. Поземка постепенно заполняла снежными крупинками тракторную колею, двумя глубокими бороздами тянущуюся за скрывшимся ЦУБом.
На ходу я снял с правой руки перчатку и привычными движениями ощупал голой рукой свое лицо, убедиться, что нигде нет на коже жестких пятен начинающегося обморожения. Кожа лица за два десятка лет полностью утратила способность отзываться болью на начало обморожения и потому мне пришлось изобретать свой метод предупреждения.
Лыжи с сухим шорохом двигались по продавленному тракторными гусеницами насту. Вот и марка теодолитного хода, поставленная Сан Санычем на вершине снежного гребня. С него открывался вид на клубящуюся сгущающимися сумерками плоскость долины. Придется Федорову на последнюю марку вешать лампочку с батарейками, иначе я не смогу отнаблюдать. Становится слишком темно.
Взгляд вперед по профилю заставил меня почувствовать неладное. ЦУБ застыл неподвижно метрах в трехстах впереди, не доехав до озерка по крайней мере еще столько же. Не было слышно работающего под нагрузкой тракторного двигателя.
В плотных сумерках я с трудом различил две человеческие фигуры, которые тащили ко входу в тамбур третью, держа под руки. Черт! Что там произошло? Поспешно опустив теодолит рядом с маркой и пошире расставив металлические ноги, я бегом бросился к ЦУБу. Сбросив с ног лыжи и гремя своими «кеньками» по ступенькам приставленной ко входу лестницы, я быстро вошел в жилую бочку.
– Что случилось? – спросил я Георгия, глядевшего на меня круглыми глазами.
– С-славка ногу порубил! – проглотив комок в горле ответил тот.
– Сильно?
– Порядочно. Кровь так и хлещет. Он вчера, как на грех, два часа свой топорик бруском драил.
– Валенок сняли?
– Пришлось сначала разрезать. Потом сняли.
Я отодвинул Дидиликэ в сторону, прошел в средний отсек ЦУБа, где приглушенными голосами разговаривали Федоров с Москалевым и изредка постанывал Игнатов. Москалев заканчивал бинтовать полосами разорванной простыни Славкину ногу, а Сан Саныч поддерживал ногу на весу.
– Где ты ее порубил? – спросил я Сашку.
– Прямо на взъеме. – морщась ответил тот. – Хотел срубить куст, который торчал прямо по створу, и зацепил лезвием за ветку. Она спружинила, я рванул и вот… – он глазами указал на ногу.
Я отстранил в сторону Федорова и тракториста, закончившего бинтовать ногу. Толстый слой белой ткани подозрительно быстро пропитывался кровью.