Я старалась не думать о них. Я должна улыбаться. Я должна помнить, что мой маленький сын будет смотреть на эту процессию с веранды над конюшнями, куда я приказала его принести.
Я думала о нем, а не об этих людях, ясно показавших, что они ненавидят меня. Я сказала себе: "Почему я должна обращать на них внимание? Пусть только он вырастет здоровым и сильным, и я больше ни о чем не буду тревожиться".
Я слышала крики толпы, которая приветствовала моего мужа, когда проезжала его карета. Люди не испытывали к нему ненависти. Это я была чужестранкой, от которой исходили все их беды. Они выбрали меня козлом отпущения.
И как же я была рада вернуться в свои апартаменты - тяжелое испытание закончилось.
***
Я сидела за туалетным столиком перед зеркалом, мои служанки вокруг меня. Я устала, но знала, что не смогу заснуть, когда лягу в кровать. Мадам Кампан поставила на столик четыре восковых свечки, и я наблюдала, как она их зажигает.
Мы говорили о дофине, о его последних высказываниях и о том, как ему понравилась эта церемония, и вдруг одна из свечей сама по себе погасла.
Я сказала:
- Странно. Нет никакого сквозняка.
И приказала мадам, чтобы она вновь ее зажгла.
Но не успела она это сделать, как погасла вторая свечка.
Среди женщин установилась тишина, они были потрясены. Я нервно рассмеялась и сказала:
- Что это за свечи, мадам Кампан? Обе погасли.
- Что-нибудь с фитилем, мадам, - ответила она, - я не сомневаюсь.
Но то, как это было сказано, давало основание полагать, что она сомневается.
Спустя несколько минут после того, как она вновь зажгла вторую свечу, погасла третья.
Теперь я почувствовала, как дрожат мои руки.
- Нет никакого сквозняка, - сказала я. - И все же эти свечи погасли.., одна за другой.
- Мадам, - заявила моя добрая Кампан, - конечно, что-то с фитилем.
- Уже было так много неприятностей, - сказала я. - Не думаете ли вы, мадам Кампан, что эта неприятность сделает нас суеверными?
- Я думаю, мадам, что это вполне может случиться, - ответила она.
- Если погаснет четвертая свечка, то ничто не помешает мне считать это фатальным предзнаменованием.
Едва она собралась сказать что-либо ободряющее, как погасла и четвертая.
Я почувствовала, как у меня забилось сердце. Я сказала:
- Теперь я пойду в постель. Я очень устала.
Лежа в кровати, я думала о враждебных лицах в рядах процессии, о перешептываниях, а также о маленьком личике, которое видела на веранде над конюшнями.
И не могла заснуть.
Нас вызвали в Медон - Людовика и меня - и мы без промедления отправились туда.
Я сидела у кроватки сына, он не хотел, чтобы я уходила. Его горячая маленькая ручка лежала в моей, а он сам непрерывно шептал:
- Мамочка, моя красивая мамочка. Я чувствовала, как слезы бегут по моим щекам, и не могла остановить их.
- Мамочка, ты плачешь обо мне, - сказал он, - так как я умираю, но ты не должна печалиться. Мы все должны умереть.
Я умоляла его не разговаривать. Он должен следить за своим дыханием.
- Папочка будет смотреть за тобой, - заявил он. - Он хороший, мягкий человек.
Луи был глубоко тронут, я чувствовала его руку на своем плече, мягкую и нежную. Да, правда, он был хорошим человеком. Я вспомнила, как мы страстно хотели иметь детей, как мы страдали, когда у нас не было сына. А как мы страдаем теперь!
Маленький Людовик-Иосиф боролся за свою жизнь. Думаю, что он пытался цепляться за нее, зная, как я страстно хочу, чтобы он жил. Он думал обо мне даже в свои последние минуты.
Я кричала про себя: "О, Боже, оставь мне сына! Возьми все у меня, но оставь мне моего сына".
Но с Богом нельзя торговаться.
Я почувствовала теплую ладошку в своей - это был мой младший мальчик. Луи послал за дочерью и сыном, чтобы напомнить мне, что у меня остались еще они.
По одну сторону от меня стояла моя красивая десятилетняя дочь, а по другую - четырехлетний сын Луи-Шарль.
- Вы должны утешить вашу матушку, - сказал нежно король.
Я прижала детей к себе и почувствовала некоторое облегчение.
Глава 6
Четырнадцатое июля
Я только что вернулся из Версаля. Монсеньор Неккер отстранен от должности. Это сигнал патриотам для проведения "Варфоломеевской ночи". В эту ночь швейцарские и германские батальоны перережут нам глотки. У нас остается только один выход: оружие.
Камилл Демулен. Записки из Пале-Рояля
Народ по-прежнему говорит о короле с любовью и, по-видимому, считает, что по своему характеру он отвечает желанию нации провести реформы и исправление допущенных злоупотреблений; однако народ полагает, что действия короля ограничены в результате влияния графа де Артуа и королевы, и поэтому эти две августейшие персоны являются предметами ненависти недовольных.
Дневник Людовика XVI
Погасли четыре свечи, и, казалось, с ними погасли огни моей жизни. Менее чем за два года умерло двое детей. С еще большей нежностью я стала относиться к оставшимся - моей спокойной и очаровательной дочери, которую я любовно называла "тонкой барышней", и моему дорогому сыну. Новый дофин весьма отличался от своего брата - он был более своенравным и в то же время более привлекательным и даже еще более привязанным ко мне; по своему характеру он был веселым, и одним из лучших тонизирующих средств для меня в те дни было услышать его веселый смех утром во время игры. Он был упрямым и проявлял характер, если не мог добиться своего, но чего не делает ребенок в четыре года? Однако его можно было заставить слушаться всегда, когда это мне было нужно. Он обожал свою сестру, и было очень приятно видеть их вместе, поскольку ей нравилось выступать в качестве его мамы, а он был готов разделить с ней все свои детские богатства. Как и все мальчики, больше всего он любил военную форму и солдат; его очень любила охрана, а он мог часами стоять у окна и наблюдать за ней или лучше всего спуститься в парк и маршировать рядом.
Его очарование у многих вызывало любовь к нему. Я называла его "моим любимцем".
Я не хотела, чтобы он слишком понимал свое положение, но вместе с тем, я всегда помнила недовольство своего мужа, что ему не прививали навыки управления государством. У меня даже иногда возникала мысль, не этим ли упущением вызваны возникшие у нас в настоящее время трудности.
Поэтому я рассказывала сыну, какие изменения привнесла в его будущее смерть брата.
- Понимаешь, мой мальчик, - говорила я, - ты стал теперь дофином.
Он кивал головой, водя своим пухлым пальчиком по рисунку моего платья.
- А это означает, что ты когда-нибудь станешь королем Франции. Задумайся над этим.
- Я скажу тебе больше, мамочка, - заявил он, - можно?
Я взяла его на руки.
- Что может быть больше, мой любимый? Приблизив свои губы вплотную к моему уху, он прошептал:
- Теперь Малыш будет моей собакой. По-видимому, я прижала его к себе слишком крепко, поскольку он сказал:
- Мамочка, очень хорошо, когда тебя любят, но иногда это причиняет боль.
Я почувствовала глубокое волнение и подумала: "О, мой малыш, как ты прав!"
***
Жизнь стремительно приближалась к опасной черте. Смерть сына заставила меня временно позабыть об этом, поскольку в те дни, когда горе захватило всю меня, я не интересовалась происходящим вокруг. Но теперь я поняла, что должна думать и о других вещах.
Первое заседание Генеральных штатов происходило в зале "Малых забав". На нем выступили король, Бартен, хранитель печатей, и Неккер. Неккер объяснил заседанию, что оно собрано по срочному желанию короля заявить, что два состоятельных слоя общества - дворянство и духовенство - готовы пойти на великие жертвы в интересах страны. И тут ярко проявились новые настроения в народе. После выступления с обнаженной головой, король водрузил свою шляпу на место. В этот момент, по традиции, дворяне должны были снять шляпы, а представители третьего сословия преклонить колени. Последние отказались это сделать и надели свои головные уборы.