Потом он собирал цветы и преподносил их мне и сестренке.
- Мамочка, - сказал он, - когда ты поедешь на бал, я сделаю для тебя ожерелье из цветов.
- Правда, моя радость?
- Оно будет самым красивым. Красивее бриллиантового колье.
Всегда меня охватывали какие-то неясные предчувствия. Я неожиданно обняла и крепко прижала его к себе.
- Мне бы очень хотелось получить такие цветы, - сказала я.
***
До меня доходили слухи о том, что происходит в Париже. В те жаркие июльские дни казалось, что город пребывает в ожидании чего-то. Я часто слышала упоминания об опасных фигурах: Мирабо, Робеспьере, Дантоне - и о самом большом предателе из всех - Орлеане, принце королевского дома, который подстрекал страну к восстанию против нас.
- На что он надеется? - настойчиво спрашивала я Людовика. - Надеется занять твое место?
- Это невозможно, - отвечал муж. Однако я слышала, что в парке Пале-Рояль собираются днем и ночью толпы народа и что Орлеанский стал уже королем этой маленькой территории. Ходили слухи, что один из подстрекателей из числа журналистов, Камилл Демулен, оплачивается им. Такие люди действовали против нас.
- Они никогда не достигнут успеха в борьбе против трона, - сказал Людовик.
Мадам Кампан была более спокойной и серьезной, чем когда бы то ни было.
- Говорите мне все, - просила я, - ничего не скрывайте.
- В Париже беспорядки, мадам. По улицам бродят толпы народа, а лавочники баррикадируют двери в своих лавках.
- Насилие! - глухо сказала я. - Как я его ненавижу!
- Дантон и Демулен выступают с речами в парке Пале-Рояль. Они выбросили зеленую кокарду, поскольку это цвет дома графа де Артуа.
- - Я опасаюсь, что их ненависть к Артуа так же сильна, как ко мне.
С грустью я вспомнила о наших совместных сумасбродных приключениях.
- Мадам, в качестве национального флага Франции они избрали флаг трех цветов дома монсеньора де Орлеанского - красного, белого и голубого. Они просят вернуть Неккера обратно и маршируют по улицам с бюстами Неккера и герцога де Орлеанского.
- Потому что они теперь герои.
***
Людовик вновь изменил свое решение. Теперь он пришел к убеждению, что необходимы решительные действия. Он призовет армию, направит войска к Бастилии. Генеральные штаты должны быть распущены. Направляя войска к Бастилии, король отдал распоряжение, чтобы пушки не использовались против народа.
Я никогда не забуду ночь 14 июля. Жаркий, душный день закончился, и мы удалились в свои апартаменты.
В отличие от Людовика я не могла уснуть. Казалось, его покой никем не будет потревожен. Но пришлось его разбудить, когда прибыл гонец. Им оказался герцог де Ларошфуко де Лианкур, который спешно прискакал из Парижа с ужасной новостью. Его лицо было мертвенно-бледным, голос дрожал.
Я слышала, как он звонил, чтобы его принял король, и поднялась, накинув халат. Слуги короля вступили в спор - король спит, его нельзя тревожить в такой час!
Лианкур немногословно ответил:
- Разбудите короля, я должен его видеть.
Герцог вошел в спальню.
- Сир! - вскричал он. - Народ взял штурмом Бастилию!
Людовик сел на постель, отгоняя сон.
- Бастилия... - прошептал он.
- Они взяли Бастилию, сир.
- А как же.., начальник тюрьмы?..
- Они убили де Лоная, сир. Они вошли в тюрьму с пикой, на которую была нацеплена его голова.
- Похоже, что это мятеж, - сказал король.
- Нет, сир, - серьезно ответил герцог, - это - революция.
Глава 7
Друзья покидают Версаль
Прощай, моя самая дорогая подруга! Какое это ужасное и необходимое слово:
"прощай".
Мария Антуанетта - мадам де Полиньяк
На нас обрушивался террор.
Однажды в апартаменты, где мы находились с королем, пришел с побелевшими от страха губами Артуа. Веселое выражение с его лица исчезло. Он сказал:
- На улицах Парижа убивают людей. Я только что узнал, что мое имя стоит одним из первых в списке намеченных жертв.
Я подбежала к нему и обняла. С недавних пор между нами установились прохладные отношения, но ведь он был моим деверем, когда-то мы были хорошими друзьями, и осталось так много воспоминаний о наших совместных чудачествах тех дней, когда каждый из нас не разрешал каким бы то ни было заботам тревожить нас.
- Вы должны уехать! - воскликнула я, вообразив ужасную картину, что его голова, так же как голова бедного де Лоная, болтается на пике.
- Да, - сказал король (он был единственным среди нас, кто оставался спокойным), - ты должен подготовиться к отъезду.
Про себя я подумала: а на каком месте в списке находится мое имя? Наверняка в числе первых.
Потом я подумала о тех своих дорогих друзьях (например, Габриелле), которые фигурировали в многочисленных сплетнях (моя милая, милая принцесса де Ламбаль), и сказала:
- За вами последуют и другие.
Артуа, как в старые добрые времена, отгадал мои мысли:
- Говорят и о Полиньяках, - сказал он. Я отправилась в свою комнату, где попросила мадам Кампан позвать Габриеллу. Она пришла встревоженной, я взяла ее за руки и крепко прижала к себе.
- Моя дорогая, - сказала я, - вы должны будете уехать.
- Вы меня прогоняете? Я кивнула головой:
- Пока есть еще время.
- А вы?
- Я должна оставаться с королем.
- И вы думаете...
- Я не думаю, Габриелла. Я не осмеливаюсь.
- Я не могу уехать. Я не покину вас. Здесь же дети.
- Вы хотите походить на этих мятежников, да? Разве вы тоже забыли, что я королева? Вы поедете, Габриелла, поскольку я приказываю вам ехать.
- И оставить вас?
- И оставить меня, - сказала я, - отвернувшись, - поскольку таково мое желание.
- Нет, нет! - умоляла она. - Вы не можете просить меня уехать! Мы делили так много радостей и горя.., мы должны оставаться вместе. Вы будете чувствовать себя гораздо спокойнее, если я останусь, чем когда я уеду.
- Спокойнее! Иногда мне кажется, что я никогда больше не буду спокойной и счастливой. Но мне приятнее было бы думать, что вы находитесь далеко отсюда и в безопасности, нежели жить в постоянном страхе, что с вами сделают то же самое, что они сделали с Лонаем. Поэтому собирайтесь немедленно. Артуа уезжает. Каждый, кто может, должен ехать... Возможно, подойдет и наш черед. С этими словами я выбежала из комнаты, поскольку не могла больше сдерживаться.
Я вернулась к королю. Из Парижа прибыли гонцы. Народ требовал, чтобы король находился там. Если он не приедет, они пойдут в Версаль и приведут его. Они хотели, чтобы он был в Париже; они хотели "хорошо о нем позаботиться".
- Если ты поедешь, то можешь не вернуться, - сказала я.
- Я должен вернуться, - сказал он так спокойно, как если бы выезжал на охоту.
Народ требовал, чтобы братья короля сопровождали его. Я опасалась не только за короля, но и за Артуа. Ведь о нем говорили, что он мой любовник; это была старая сплетня, но теперь старые сплетни вновь возрождались.
Карета была у входа, и я проводила Людовика до нее.
- Да сохранит тебя Бог, - прошептала я.
Он пожал мне руку. Его рука была твердой. Он был уверен, что его народ не причинит ему вреда, однако я не разделяла его оптимизма. У меня не находилось ответа на вопрос, смогу ли я когда-либо увидеть его вновь.
Я должна как-то занять себя. Мне нельзя было оставаться наедине со своими мыслями. Я представляла себе толпу черни, которая врывается в Версаль с головой Лоная на пике, но вместо начальника Бастилии я видела короля.
Я попыталась действовать нормально. Что самое главное? Дети теряют свою гувернантку. Мне следовало найти им новую.
Подумав немного, я остановилась на мадам де Турзель, вдове, серьезной женщине, обладавшей чертой, которая становилась наиболее ценной, преданностью.
Я сказала ей о предстоящем назначении, и она поняла его причину. Вероятно, ей было известно, что на улицах сжигают изображения Габриеллы, распространялись непристойные картины и стихи про нас.