Отойдя на обочину, я провела левой рукой по траве – росы не было, жар долетал и сюда. Я подошла вплотную к забору и попробовала еще раз. Ладонь и рукав намокли. Набрав росы в ладонь, я намочила палец и покрутила кольцо. Крутилось оно свободно, но к ногтю не сдвинулось ни на миллиметр. Кольцо, которое еще вчера едва держалось на пальце!
Оно не пускало меня на дорогу. Только сейчас я поняла, что означали слова Ассилоха о охране на пластинке серебра. Пройти не удалось даже по обочине дороги. Кольцо ощутимо тянуло ближе к забору, навязчиво обжигая холодом. Кожа вокруг амулета покраснела и, кажется, намеревалась слезть. Сжав зубы, я дернула ненавистную защиту, надеясь снять вместе с эпидермисом. Не вышло.
Ох и прибью я вампира…
От кольца шел тоненький лучик, указывающий на забор. Мне ясно давали понять, что пройти мне будет позволено лишь там. Пришлось лезть через елки и кусты, прикрывая глаза от хлещущих веток. Наконец я оказалась прямо напротив прохода между домами. Жар здесь стоял страшный, я, даже не смотря на мониторчик, сделала несколько фотографий и побежала назад. Пепел и сажа долетали даже до этого места.
Внезапно что-то оглушительно взорвалось и подлетело – огонь добрался до баллона с газом. Люди шарахнулись назад, баллон упал на дорогу, покрутился и замер. Точнее, на обочину дороги. По которой я, забыв о наставлениях кольца, попыталась опять пройти. На то место, на котором я стояла. Меня просто дернуло за руку и зашвырнуло в канаву, словно порывом ветра подхватило. К баллону с ведром воды подошел мой сосед, живущий слева. Он облил останки баллона, покрутил головой и, не заметив меня, вернулся назад. Я возблагодарила и кольцо, и жар, который высушил всю росу. Не думаю, что не успела бы отскочить от 'снаряда', но меня бы заметили, и еще долго бы мама вспоминала это.
…Около шести часов утра уже на пепелище доехала пожарная машина из Калязина, нашли обгоревший до неузнаваемости Санин труп, облили из гидранта, туша. Я подошла к дому с дядей Владом и спросила, где Сашка. Мужчина молча указал на труп, который я вначале приняла за очень далеко отлетевшие обрушившиеся балки… Он лежал совсем близко к забору, головой к дороге, с согнутыми в коленах ногами и локтях руками, возможно, пытался выбить спиной штакетник забора, который отделял его от жизни. Не смог. Потом я вспомнила эту позу. И холодок пробежал по спине. Мне рассказывал о ней знакомый криминалист, поясняя, что называется она позой боксера и означает, что человек до самого конца оставался в сознании и чувствовал абсолютно все. Болевой шок его почему-то не взял, а дым проходил сверху лежащего на земле…
И вдруг я зажала себе рот рукой, глуша крик: я видела это во сне. Так вот как надо было его толковать… Нельзя было забывать, надо было проанализировать, что-то попытаться сделать… А я промолчала…
– Пойдем, – хлопнула я маму по плечу, пытаясь скрыть внутреннее состояние. Мама посмотрела на меня, перевела взгляд на остовы домов и, вздрогнув, вспомнила мой сон. И все поняла.
Мы уехали в полдень, я торопила маму, хотя обычно старалась потянуть время часов до пяти.
Впервые, наверное, я с облегчением уезжала из Ксыкино.
Глава десятая
"Крышка захлопнулась – пора вставать"
Как только на карту поставлены цели,
То ты – механизм, а не банка с соплями.
Иди, не жалея ни душу, ни тело,
Пройди, не жалея и не вспоминая.
Я сидела в Мак Дональдсе и тупо смотрела в окно, ни о чем не думая. Руки грел второй стаканчик крепкого кофе, первый уже знакомился с баночкой энергетика, выпитого несколько часов назад.
Сегодня ночью я не ложилась спать. И не собиралась следующей. И вообще не собиралась ложиться, пока не разберусь с собой. Мне страшно было ложиться – я боялась увидеть смерть мамы, или дяди Влада, или кого-то из компании, или Ассилоха. И опять не успеть, не исправить, не изменить. Глупо, конечно, все равно избежать того, что суждено, невозможно, но тем не менее…
На часах была половина восьмого утра, приехала я на ВДНХ в шесть сорок. Не зная, чем занять себя, но не имея желания больше сидеть дома, я покинула квартиру в начале шестого, осторожно закрыв дверь, чтобы не разбудить маму, и пошла пешком к переезду. От моей станции Бескудниково до Лианозово я прошла через Дубки. На улицах никого не было, даже работники метлы и совка еще спали. Было свежо, сыро, но как-то уютно. Вот только мне от этого легче не становилось. Когда я дошла до остановки маршруток, одна из них как раз подъехала с того участка, с которого всегда стартовала. Я села рядом с зевающим водителем, протянула ему оплату за проезд и углубилась в размышления, слушая музыку. За десять минут, которые мы стояли на остановке, в салон так никто и не залез, так что стартовали мы вдвоем. Я приехала еще до открытия Мак Дональдса, и, не зная, куда себя деть, пошла бесцельно бродить по лесу, в котором впервые увидела засранца Жюля. В котором праздновала семнадцатилетие. В котором провела столько упоительных минут с ребятами или наедине с Семчуком. Или вовсе одна…
В голове назойливо вертелась песня Битлов 'Yesterday'. Вот уж верно, вчера мои беды были так далеки. Позавчера, неделю назад, год, десять лет назад… На самом деле, все проблемы начались с появлением дяди в моей жизни. Началась новая жизнь, полная приключений, о которых я читала лишь в книгах. Помню, как раз за полгода до того, как дядя приехал в Россию, я впервые прочитала книгу Марии Семеновой 'Самоцветные горы'. Так интересно было, так хотелось немного окунуться в эту жизнь… Нет, мне, конечно, не хотелось попасть на рудники, но вот в веннских лесах побывать – мечта. Посидеть на берегу Светыни, погостить в племени Серого Пса… Вот и получила персональную сказку, обернувшуюся сущим кошмаром. Бойтесь своих желаний, они могут сбыться.
А впрочем, я неправа. Нельзя злиться на дядю, который помог мне обрести себя. Скорее уж, надо найти того ублюдка, который лишил его жизни. И на нем уже применить все средневековые пытки, которые знаю. Потому что проблемы начались не с появлением дяди в моей жизни. Нет, они появились после того, как он ее покинул. Единственный, кто полностью знал и понимал меня. Я ничего не говорю про маму, я очень люблю ее и она по-своему знает меня, все-таки я ее дочь. Но она не знала и не знает моего истинного облика. А что будет, если узнает? Если вдруг откроется страшная правда, и мама поймет, что ее дочь – не милая, пусть и немного странная девочка, а тварь, способная на убийство? Что на ее совести не одна смерть? Что она – воплощение всего того, что человечество издревле искореняло? Мать это, все-таки, мать, но сможет ли она простить мне меня? Или она отвернется от меня? Возненавидит? Такие случаи бывали, когда родители начинали ненавидеть детей, а дети, которые не унаследовали по каким-то причинам гена, ненавидели родителей. Потому что после такой правды ты понимаешь, что это – не человек. Не твой родственник. Не твоя долгожданная дочь, не любимая мать, не обожаемая сестра и не верная подруга или возлюбленная. Это – тварь, которая лгала тебе с самого первого дня вашего знакомства, с момента появления на свет, с первого вздоха. Она всегда останется чужой, как бы ты не любил человека, за обликом которого она скрывается. Оборотень – иной. Двоякий. Циничный хищник. Ты можешь любить человека, но если ты узнаешь его как оборотня… То и полюбить его надо как зверя. А любви может ведь и не хватить. И бред все эти слова о том, что настоящая любовь выдержит все. Фиг-ня. 'Не надо сладких песен о большой любви – ни друг, ни враг ее в лицо не знали', как поется в песне Кипелова. Потому как чтобы любить зверя, нужно самому им быть, иначе ты его просто не поймешь. Ты попытаешься жить как прежде, будешь продолжать его любить как человека, но если он уже 'выпал из образа', то это будет все сильнее и сильнее бросаться в глаза, жечь их. И, рано или поздно, зверю придется уйти из твоей жизни. Потому-то большинство оборотней контакты с людьми сводят до минимума – не хотят потом терять что-то большее, чем холодные фразы. Чем выше забрался – тем дольше падать, это знают все. И не надо оптимистичного 'Если сорветесь, любуйтесь видами – пейзаж обалденный'. Не поможет.