Когда мы проходили по узкому длинному коридору, из которого вели двери в душевые, то столкнулись с вереницей заключенных мужчин. Человек двадцать заключенных охранялись только двумя конвойными. Правда с одним из них была собака. Не знаю, всегда ли они сопровождали мужчин с собаками, потому что я четвероногого охранника здесь видела впервые. Но и с целой камерой мужчин ранее не сталкивалась. Коридор был очень узким, и мы едва могли разминуться. Ситуация оказалась нестандартной, по всей видимости, таких столкновений вообще не должно происходить. Охранники были совсем еще мальчишками, и на их лицах явно читался испуг. Я же в свою очередь, разбалованная лояльным отношением моих конвойных, мило улыбалась встреченным заключенным.
— Привет, — весело кричала я и махала им рукой.
Я была похожа на кинозвезду в свой звездный час, улыбаясь самой ослепительной улыбкой.
— Как твое имя, красавица? Из какой камеры? Можно тебе написать?
Я ответила — и такой поднялся гвалт! Охранники стали орать на мужчин, а меня поволокли скорей мимо. Но тут один из заключенных стал вырываться и кричать:
— Так ведь это же моя Иришка! Дайте мне поговорить! Иришка, не уходи, — он вырвался и бросился за мной следом.
Опешивший конвойный ничего не предпринимал и тупо смотрел вслед этому парню. Я остановилась. Порыв этого молодого человека был не до конца мне ясен. Я его не узнавала. Но во время моих вылазок к адвокату и следователю, я перезнакомилась с кучей парней, а потом со всеми переписывалась и писала «люблю». Это был просто обычай, все так делали, и я и вообразить себе не могла, что кто-то всерьез увлечется мной. Он добежал до меня и бросился обниматься. Мне стало не по себе. Чужой человек, которого я совсем не знаю, испытывает чувства, на которые я не могу ответить. Это было странно и нелепо. Да и боязно. Остальные улюлюкали и галдели. Вырвавшись из объятий, я не нашла ничего лучшего, как спрятаться за спиной моего провожатого.
Ситуацию разрешила собака. Она лучше знала свою работу, чем конвойные, и резкое движение заключенного восприняла как угрозу или побег. Она бросилась за ним, волоча за собой охранника. В последний момент он все же смог совладать с овчаркой, натянув поводок в тот момент, когда она была готова вцепиться парню в ногу.
Влюбленный не обращал внимания ни на собаку, ни на охрану. Ловил мой взгляд и пытался поймать за руку. Все время повторял:
— Это же я, это же я.
— Кто именно? — не удержалась я.
— Серега. Киллер.
— Конечно, я поняла, Сережа, — теперь-то уж я действительно поняла, кто это.
Наконец, Киллера оттащили, огрев несколько раз дубинками, и затолкали в душевую. Собака надрывалась, ее громкий лай разносился эхом по длинному бетонному коридору. Повернув за угол, мы с конвойным облегченно вздохнули. Переглянулись так, словно оба избежали беды.
— Доигралась? — устало спросил он.
Я промолчала. Веселое настроение улетучилось. Мы шли молча по коридору, слушая только собственные шаги, эхом отражающиеся от пустых стен.
На следующий день мне сказали, чтобы собиралась на этап.
Глава 17
Это известие шокировало. К такому повороту я была не готова. По идее, пока составлялась и отправлялась апелляция, меня должны были оставить в СИЗО. Приговор ведь еще не вступил в законную силу. А в ИТК отправляли уже отбывать наказание. Но, по всей видимости, вчерашний инцидент дошел до ушей начальника тюрьмы, и он решил избавиться от проблемы. Его, конечно, можно было понять, но я чуть не плакала.
Меня пугала неизвестность, ведь «зона», это не просто страшное слово, таящее в себе опасности, а новая жизнь. Там все было по-другому. Я не общалась здесь ни с одной женщиной, которая побывала бы там однажды. Ведь все мы были впервые осужденными и находились в одной упряжке. А там — совсем другие законы и люди. Количество этих людей огромное, и они ведь не были ограничены одной камерой. Опять мое воображение рисовало страшные картины. И если здесь я была своей, то там могла и не прижиться.
Настроение было испорчено, я не могла связаться с семьей, и ситуация получалась безвыходной. Мне казалось, что как только я покину стены СИЗО, то обо мне все забудут. Что назад дороги уже не будет. Ведь оттуда так просто не возвращаются. Что начальство тюрьмы расценивает подачу апелляции как простую формальность. Никто надолго не задерживался в камере для осужденных. Некоторые даже мечтали как можно скорей отправиться в лагерь и начать новую жизнь — пойти
на работу и сменить однообразие нашего существования. Со мной было не так. Захотеть уехать туда означало для меня признание собственного поражения. Я не могла смириться. Хотелось вылезти вон из кожи и что-то сделать, изменить свою судьбу. Как часто люди могут что- то сделать, но не делают, а я в те дни была готова на все, но повлиять не могла ни на что. Меня словно связали по рукам и ногам, и я наблюдала со стороны за своим телом, которое было теперь мне не подвластно. Впервые без надежды на освобождение я почувствовала себя рабом.