Мне завидовали, но и желали успехов и удачного пересмотра дела. Хотя в основном никто не верил в чудесный исход апелляции, но чем черт не шутит?
Кроме слухов о том, что человека можно выкупить из лагеря, также говорили, что можно и из зала суда: заплатить судье или каким-то образом подделать документы о приговоре или назначении в лагерь. Не знаю. Я не сталкивалась с подобным. Все, с кем я сидела, получили свои сроки, но все эти люди не имели денег для подкупа, поэтому никто и не рассчитывал на подобных исход. Единственным примером была Наташа, история которой была покрыта тайной.
Известно было лишь то, что Наталья смогла облапошить государство на миллион долларов. Эта история звучала фантастично в нашей тюрьме, среди болезных нар и беззубых наркоманок. Но уверенность Наташи в благополучном разрешении проблемы вселяла веру. Она прокрутила это дело вкупе со многими высокопоставленными чиновниками, поэтому была уверена, что пойдет домой. Заговори она, и все ее подельники тоже отправились бы на нары. Допустить этого конечно никто не мог, и они потянули за все ниточки, чтобы дело замять. И хоть мы искренне и бесконечно радовались за Наташку, но некая несправедливость просматривалась. Человек с миллионом отправлялся на Кипр (это была ее мечта и уверена, что она ее осуществила), а за фальшивую банкноту — на три года в тюрьму.
Я все еще надеялась на справедливость. На то, что теперь все будет по-честному, что мои действия интерпретируют как самооборону. Мечты, мечты…
В тот день, когда прибыл этап иэ Днепропетровска, меня этой же машиной отправляли назад. Я виделась на прогулках с Катей и сказала, что уезжаю. Вот кто искренне радовался за меня, подпрыгивая и хлопая в ладоши. Ее коротенькая форменная юбочка подпрыгивала вместе с ней, отчего Катя казалась пионеркой из детского лагеря. Катя написала письмо для Андрея-Шприца, и мы расцеловались через сетку.
Этап прибыл до обеда, и мне приказано было как можно скорей собираться. Пожитков у меня не прибавилось, к тому же я отдала почти все вещи Свете. Так что готова была за пятнадцать минут. Проводить меня могли только до лестницы, я распрощалась со Светой и Юлей, обменялась адресами и обещала писать. Удержать меня на месте уже не мог никто. Моим проводником оказалась миловидная молодая женщина, которая теперь, когда я уезжала из стен их лагеря, говорила со мной как с равной. Так как обед на касачке мне уже был не положен, она отвела меня в столовую лагеря. Здесь все уже пообедали, поэтому столовая не успела меня смутить количеством людей. Зал был совершенно пуст.
Сама столовая меня удивила. Она напоминала обычную столовку из советских времен. Большое квадратное помещение, стол с подносами, окошко для выдачи еды. Над окошком висело меню. На обед был суп и кэша. Рядом с блюдом указывался вес, и, когда я подошла с подносом к окошку, женщина, налив тарелку супа, поставила ее на весы. Видимо глаз у нее был наметанный, потому что она удовлетворилась результатом. Таким же образом поступила и с кашей. Я получила свою порцию и направилась к столику. Здесь было много квадратных столиков на четыре персоны, застеленных клетчатыми клеенками. Очень мило. Хотя, наверное, когда столовая переполнена, все выглядит по-другому. Склонившись над тарелкой, я удивилась количеству еды. Очень жидкий суп, практически вода, и всего половина тарелки. Попробовав, я поняла, что есть его не смогу. Это было почти то же варево, что и на транзите — кабачковый суп. Отставив тарелку, съела несколько ложек пшеничной каши. На этом обед был закончен. Неудивительно, что женщины здесь такие истощенные. Таким количеством еды можно было накормить разве что трехлетнего ребенка.
Единственный плюс был в том, что в колонию можно было передавать любые продукты в любых количествах. Хоть закрытые консервы, хоть стеклянные банки, хоть мешок картошки. Так что видимо все кормление заключенных ложилось на плечи семей. Я слышала не раз сетования людей о том, что зэков в тюрьме кормит государство, а детей в школах нет. Но это далеко не так. Назвать кормежкой это варево, де еще и в таком скудном количестве просто язык не поворачивался. Возможно, денег выделялось намного больше, но куда они шли, я не знаю. Только точно знаю, что не на еду. К тому же женщины в колониях работали, шили рабочую одежду, форму, постельное белье. Колония продавала это, и я знаю, что она имела немало заказов от того же государства по смешным ценам. Своей работой заключенные себя сами и кормили.