ошибки. Они готовы на многое, но не на признание. На данный момент, совершенно никого
не интересует, совершал я этого преступления в действительности, или нет. Такое действие
со мной, для них была всего лишь служебная необходимость, прикрывающая свою
бездеятельность. Что они успешно и сделали. Я понимал, нужно что-то предпринять, хотя бы
в поддержку ребят.
Не выдержав, пошёл на крайний шаг. Даже не пошёл, получилось само собой. Есть
совсем не хотелось. Если раньше иногда кушал, то теперь полностью прекратил приём пищи,
перестал курить, и даже пить воду. На третьи сутки лежания в кровати, сокамерники
обратили на меня внимание. На вопросы не отвечал. Вообще прекратил общение. По
большому счёту, стало совершено наплевать на всех и на вся. Они встревожились не на
шутку. Перестав вставать с постели, впал в дремоту. Хотелось постоянно спать и спать. Если
бы подошли, стали что-то со мной делать, я бы наверное, даже не пошевелился. В какой-то
момент почувствовал, что душа умерла. Тот человек, который жил во мне, его не стало.
Только дух теплился в теле не находя выхода наружу, чтоб навсегда оставить бренное тело
среди этой мерзости решёток и бетонных стен. Появилось какое-то злорадство от того, что
они всё равно не смогут меня, или не успеют отправить в исправительное учреждение.
Вместе слабостью, появилась лёгкость. Помнил мутно, урывками, как нижний сосед по
нарам, капитан, встал из постели, посмотрел на меня внимательно, ничего не говоря,
подошёл к двери. Стал стучать по ней. Как только дверь открылась, он что-то начал быстро
говорить. Тот испугано посмотрел на меня, бегом побежал по коридору, оставив двери
открытыми. Сколько времени прошло, не знаю. Крепкие руки сняли меня с постели и унесли
к доктору. Только потолок своими лампочками бежал к моим ногам. Было как во сне, реально
в этой жизни, меня уже не существовало. Знакомый фельдшер, что-то наговаривая, то ли про
себя, то ли вслух, поставил укол. Через некоторое время, пришёл в себя, сознание стало
яснее. Я лежал на топчане и смотрел в потолок. Единственное что хотелось, так это видеть
голубое, бездонное, сквозящее небо. Чтоб исчезли стены потолок, решётки. Чтоб никого
рядом не было, и меня ни кто не трогал. Незаметно открылась дверь, в помещение вошёл не
высокого роста, худощавый сотрудник изолятора. После короткого разговора с фельдшером,
наклонился надо мной:
– Николай Евгеньевич! Разрешите к вам обратится?
– Да! Конечно! – вяло, смутно понимая, ответил я, не обращая на него никакого
внимания. И даже сейчас, вспоминая этот сюжет, не могу представить, как он выглядел в
подробностях.
– Если вы позволите, то мы с вами пройдёмте ко мне в кабинет и там продолжим наш
разговор! Вы сможете идти? Или ещё немножко подождать?
– Да, смогу! – что бы это всё быстрее закончилось, я встал, шатаясь, придерживаясь за
стенку, побрёл за ним, не понимая, что ещё от меня хотят.
Войдя в узкий кабинет, с низким наклонным потолком, он предложил курить, я
отказался.
– Я, старший лейтенант Царёв Дмитрий Васильевич, оперативный сотрудник!
Отвечаю за это крыло!..
– Извините меня, Дмитрий Васильевич, мне это не интересно! И не вижу смысла в
нашем с вами разговоре! Лучше вам оставить меня в покое! – упавшим голосом возразил я.
– Я вас понимаю!
– Нет, вы меня не понимаете! Вы не оказывались в таком положении, если бы
оказались, то не сидели бы сейчас напротив меня!
– И всё же, позвольте мне сказать то, что я думаю! А потом решайте, что будете
делать! Хорошо?
– Слушаю вас! Всё равно, у меня другого выхода нет, как только слушать вас! –
равнодушно высказался я.
– Для начала! Вот вам письмо от вашей жены! Вот ручка, листочек! Можете спокойно
почитать! Если есть желание, сразу же написать ответ! Нет желания, напишете в камере,
завтра примерно в это же время вас выведут снова. И вы передадите мне! А я, передам
вашим сослуживцам!
Я медленно взял письмо, не смотря на конверт, аккуратно положил в карман. Он
удивлённо вытаращил глаза:
– Вы что не будете читать?
– Почитаю потом! Мы же здесь не ради этого!
– И ради этого тоже! Не забывайте, что на воле, вы нужны вашей жене и детям! Они
вас ждут! – он положил локти на стол и упёрся лбом об большие пальцы. Я с равнодушием
подумал о жене, о детях. Они казались так далеко и так недосягаемы, что в этом нет никакого
смысла. Он, просидев какое-то время, снова посмотрел на меня, указывая кистью на стол, –
Передо мной лежит ваша карточка! Эта карточка будет сопровождать вас везде! Мне не
представляет сложности, начертить полоску по диагонали, и тогда вы будете на особом
учёте. Что-либо с собой сделать, здесь, вам не дадут. А вот биографию свою вы испортите
сильно, болезнь какую-нибудь заработаете, это точно! К примеру, язва желудка! И кому вы
такой больной, будете нужны! Чтоб не портить, я ни чего рисовать не буду! Вы поймите
одно: тут многие сотрудники солидарны с вами! Бросьте затею голодовки! Кушайте,
занимайтесь спортом, читайте нужную литературу, вникайте, боритесь! Они специально
добиваются этого! Не доставляйте им такой радости! Накажите этих негодяев! Мы, все,
только спасибо скажем! А пока, напишите, что вам надо! Нужна литература? Принесу!
Помогу чем смогу! Ну, вот, я всё сказал, что хотел! Теперь сами решайте, как быть! – он
смотрел на меня, ожидая решения.
– Хорошо! Я вас понял! – ответил ему.
Вдруг во мне что-то щёлкнуло. Словно кто-то в голове включил свет, осветив всё
происходящее вокруг. Я отчётливо увидел себя. Как будто раскрылись глаза. Во мне закипела
злость. Захотелось мести, справедливости. Захотелось, чтоб они тоже почувствовали то, что
переживаю я.
– Разрешите, я пойду в свою камеру и ещё раз осмыслю ваши слова и своё положение?
– совершенно другим голосом обратился своему собеседнику.
– Да, конечно! – недоумённо смотря на меня, ответил старший лейтенант.
Я, встал и вышел из помещения. Зашагал к своей камере. Возможно, мне кто-то что-то
говорил, даже пытался догнать, но я никого больше не слышал, да и не хотел слышать. С
каждым шагом возрастала уверенность. Контролёр, увидев меня, удивлённо посмотрел, ни
слова не говоря, открыл двери. Зайдя в камеру, первым делом выпил большую кружку воды.
Сел на лавочку, стал обдумывать план своих действий.
Сосед, какое-то время смотрел молча:
– Зря ты голодовку объявлял! Теперь тебя точно переведут в какую-нибудь камеру!
Чего тебе здесь не жилось?
– Может ещё оставят? – не оборачиваясь, ответил ему.
– Нет, исключено! Сюда попасть большая очередь стоит! Подошёл бы ко мне,
поговорили бы по душам! Говорил же я тебе, колись! Я бы помог! Да и ребята тоже бы не
отказались, подсказали что-нибудь! Я же юрист по образованию! Кое-что в этом соображаю!
Тут многим уже помог! А теперь, непонятно куда переведут! Скорей всего, ни кто не сможет
помочь! Зря ты это затеял, зря! Что сделано, то сделано, обратно не вернуть! – качая головой,
цокал языком мой собеседник. Сокамерники закивали в поддержку.
Вечером открылась дверь:
– Светлов, с вещами, через 20 минут на выход!
– Ну вот! Допрыгался! Что я тебе говорил? – снова высказал своё замечание мой сосед
по нижнему ярусу.
Меня вывели, снова повели кругами, переходами. Каждый раз, где это было видно,
смотрел на улицы укрытые снегом. Там кипела, бурлила свободная жизнь своим обычным
чередом. Живущие там, наверное, представления не имели, о том, что здесь мечтают о
свободе. Хотелось птицей вылететь в окно, воспарив над заборами, опустится в белый,
мягкий сугроб. Там, стоя среди снегов, ощутить морозность, колкость белого покрывала,
свою свободу. Почувствовать щекотание маленьких снежинок по лицу и счастливо