(36) 21.7.85.
Помню, как вошёл в её комнату в старой коммунальной квартире на Желябова. Мягкий, неяркий свет, тепло… Как-то очень тихо, спокойно и мягко был усажен на свободный стул за совсем небольшой новогодний стол среди незнакомых девчонок и ребят. Налили «штрафную» (весьма и весьма, по нынешним меркам, умеренную), «Ерофеича». Принял, закусил. Что-то ем понемногу, сижу… И как-то сразу, ещё до «Ерофеича», стало во мне теплеть – и в теле, и в душе…
Ребят и девчонок, кроме меня, было ещё человек пять-шесть, лет по 18-19 в среднем, я оказался самым старшим. Все были, как я постепенно понял, почти или вовсе незнакомы друг с другом. И именно это всех как-то странно сближало… Никто никому никого не представлял, и никто ни с кем формально не знакомился. И это тоже всех только сближало. Сидели – и тихо между собою разговаривали. Я и сам не заметил – как так же легко, свободно и естественно включился в этот общий, тихий, какой-то мечтательно-задумчивый, разговор. И в моей застылой душе всё отходило и оттаивало, мягчало и легчало…
Пили, по нынешним временам, совсем немного. Кроме вышеупомянутого «Ерофеича» на столе стояла ещё пара-тройка бутылок лёгкого сухого вина с разными этикетками, да на 12 часов была припасена бутылка шампанского. Вообще, это был один из наиредчайших в моей памяти случаев, когда это (алкогольное) дело не оставило после себя во мне никакого отвращения – ни в душе, ни в теле. Да и никто из присутствовавших, по-моему, как-то и не думал слишком об этом предмете. Закуска была самая случайная. И об этом тоже как-то никто не думал. Шёл какой-то удивительный разговор…
С самого начала, ещё усаживаясь на своё место, я обратил внимание на девочку справа от меня (слева от меня не было никого). Лет 18-и, небольшого роста, тонкая, с тёмными, длинными волосами, в тёмном свитере. Она тихо и грустно сидела, облокотившись одной рукой о стол, подперев ею голову, и пребывала в глубокой меланхолической задумчивости. И это (даже её поза, её жесты…) было поразительно созвучно моему тогдашнему состоянию. Но её меланхолия, по сравнению с моей, была открытой и откровенной. Она очень рассеянно и грустно, без всякой улыбки, но с какой-то тёплой доброжелательностью, придвигала мне – по собственной инициативе – разные немудрёные закуски. Я как-то сразу всей душой почувствовал, что это – глубоко одинокий и несчастный человек, да ещё находящийся в данный момент в полосе сплошных несчастий и неудач, и не имеющий впереди никаких очевидных надежд. Мы с ней понемногу разговорились. Говорили – так, вроде, ни о чём… И в значительной степени именно благодаря ей и через неё я почувствовал совершенную необычность происходящего за этим скромным новогодним столом, в этой небольшой и довольно тесной комнате – и смог войти в волшебно, загадочно тёплую атмосферу этой удивительной и неповторимой новогодней ночи…
(37) 21.7.85.
Разговор шёл, будто, (не знаю, как объяснить), по какой-то невидимой – ещё подспудно, неявно – но неуклонно нарастающей, живой, огненно-живой, животрепещущей спирали. Будто во всех нас пребывала и работала какая-то общая, неведомая, таинственная сила – соединяя нас, сливая воедино и увлекая всех к какой-то дивной общей цели, к какой-то невыразимой, самой заветной общей мечте… Чувство глубочайшей, невыразимой, сердечной, душевной и духовной общности, полного взаимопонимания, удивительная близость, какая-то тончайшая, почти нереальная интимность, бывавшая у меня только в моих самых светлых снах, несказанное душевное родство, почти невозможная в нынешний век какая-то детская искренность и открытость, простота и естественность – и какое-то удивительно живое, ласковое, мягкое, светлое и нежное тепло – тепло такого дивного, домашнего, семейного, родственного уюта, которое в наше время может казаться только чудесным сном или волшебной сказкой…