Я в то время писал и обширные письма в ленинградские газеты с различными общественными инициативами, и стал писать обширнейшее письмо в популярнейший тогда журнал «Техника – молодёжи» (не дописал и не отправил). Но особую роль суждено было сыграть моему письму к Леониду Жуховицкому…
Я начал это письмо с «краткого» описания моей биографии. И расписался. И растянулась эта моя «краткая», в качестве вступления к письму, автобиография – сами видите, дорогой читатель, докуда… Мне абсолютно необходимо было высказаться. Мне было абсолютно необходимо, чтобы меня кто-то понял. В Леониде Жуховицком я не то, чтобы увидел или почувствовал, а – заподозрил такого человека. Но для меня тогда даже это было очень много. И я стал дико и одержимо писать и исповедоваться этому незнакомому человеку…
Полтора месяца, изо дня в день, я писал эти автобиографические записки. И чем больше писал – тем больше видел, что это у меня получается не письмо, а нечто, что уже никак не влезает в рамки эпистолярного жанра и принятых приличий в переписке, уже по одному своему объёму. И всё больше сомневался, что это можно будет послать. И всё больше сомневался, что это будет понято…
Читатель, особенно молодой, должен обязательно учитывать, в каких конкретно-исторических условиях это писалось. Очень о многом в своей биографии мне пришлось умалчивать. Я избегал писать о политике, об идеологии, хотя эти вещи играли в моей жизни огромную роль, и уже лет с 10-и я был антисоветчиком (хотя к тому времени – ко времени начала Перестройки – уже отнюдь не ярым). Мне очень трудно было писать об эволюции моего мировоззрения, настолько оно расходилось с официальной идеологией. Мне очень трудно было писать о моих религиозных взглядах, описывал лишь мой религиозный опыт (и то – не самую крутую мистику…), избегая своих теоретических выводов и обобщений. Я не писал об очень многих важных фактах в своей жизни, за которые я бы мог поплатиться в тех условиях – вплоть до тюрьмы, да и многих людей подвёл бы «под монастырь». И я всегда помнил, что пишу достаточно официальному лицу (и, наверное, члену КПСС, возможно, даже далеко не рядовому). И видел, что в своей исповедальной откровенности, при всех умолчаниях, я слишком выхожу за официально допустимые рамки…
Короче, я понял, что не смогу послать эту вещь человеку и писателю Леониду Жуховицкому. Не смогу её и дописать – уже пошли в моих описаниях совершенно недопустимые для нормального советского человека вещи: куда, вообще, смогу это отправить?.. Повествование оборвалось спонтанно… Исповедь не состоялась.
2.
Моему доброму читателю, конечно, интересно, что же со мной тогда стало, после тех критических и фантастических событий августа-сентября 1976 года (мне тогда исполнилось 25 лет), на которых оборвалась моя повесть. Мне придётся отвечать очень кратко. Я смог (в совершенно критической и отчаянной ситуации) произнести свою первую в жизни проповедь – и во мне открылся такой источник Жизни!.. Я вышел на новых, интереснейших людей, нашёл новых друзей, нашёл единомышленников (вкратце об этом поведано в начале моего «Послания к сестре»). Стал странствующим проповедником, «религиозным диссидентом», городским юродивым, которого прятали по квартирам от милиции и КГБ. Два «дурдома», оба в 1977 году (дурдом – одно из лучших мест для инициации, лучше армии и тюрьмы). 2-ой уход из дома, новые друзья… Несколько попыток жизни в лесу (одна из них описана в моей вещи «Май 78-го»). Возвращение (после дорого давшегося мне прозрения в засыпанной снегом и насквозь промёрзшей лесной келье…) в родительский дом в мае 79-го. Попытка обосноваться с друзьями в брошенной деревне в Карелии на берегу Онежского озера осенью 1979-го (после отъезда друзей остался там один…). Отход от людей после 1980 года (новый уход в книги, в себя, в Дух... и при этом находиться в доме мне было почти совершенно невозможно, а идти было некуда…). Переезд с родителями из центра города на новую квартиру в районе Ржевки-Пороховых в 1984-ом (что было для меня чудовищной душевной травмой и сопровождалось страшным семейным скандалом). Перестройка…
А что стало со мной после того, как я бросил писать своё письмо Леониду Жуховицкому, свою биографию, свою исповедь (8.8.85.)? Ровно через два месяца со мной случился 1-й инфаркт. Семейный конфликт. Я был как в запаянной консервной банке, без всякого выхода на людей. И на следующее утро я с сильнейшей колющей и ноющей болью в сердце поехал на электричке в Пушкин на субботник добровольцев-реставраторов, по объявлению в газете. И познакомился там с очень хорошими и интересными людьми. И началось моё «хождение в Перестройку», о котором надо писать отдельную книгу мемуаров.