Кроме того, около казарм, где содержатся военнопленные австрийцы и германцы, стоят вооруженные люди; военнопленным, очевидно выдано оружие, с которым они выступят против нас. Я сейчас же пошел вместе с ним к указанной колокольне. Осмотрев всё, насколько было возможно, я ничего подозрительного не заметил.
Пришли в казармы военнопленных, там стоял только один вооруженный. Ни во дворе, ни в самой казарме не было никаких признаков других вооруженных людей, и там жизнь шла, по-видимому, совершенно нормально.
Тогда я отдал категорическое приказание Супонину не распространять ложных тревожных слухов, а без отговорок привести дивизион на сборный пункт к 2 часам ночи
Он обещал, и мы расстались.
Я зашел к себе в номер, снова расплатился, взял свой дождевой, плащ и пошел на сбор. Было около 12 часов и некоторые кафе ещё торговали. Я зашел в одно из них, там поужинал и напился чаю, оттуда пошел дальше.
В городе было повсюду спокойно, и жизнь на улицах шла нормально. Только на пустынных неосвещенных улицах, на окраине города тянулись редкие одинокие фигуры, движущиеся все по одному направлению, к артиллерийским складам.
Я обогнал некоторых из них, выйдя за город, засел в канаве между артиллерийским складом и кладбищем. Узнавая кое-кого в темноте, я окликал потихоньку, и вскоре около меня собралось человек шесть. А тёмные фигуры все двигались и двигались мимо.
Из открытых дверей дежурной комнаты пробивался свет, и видно было, что там тоже не спят и ходят люди. Подошел начальник штаба, которого я не видел целый день, так как он был занят оповещением всех для сбора.
Он был, видимо, сильно утомлен и находился в подавленном настроении духа. Он сказал, что оповестил всех, а потому должно собраться людей больше, чем в прошлый раз.
Наконец, я пошел на кладбище, чтобы выяснить число собравшихся. Было уже больше часа ночи.
Долго я бродил, отыскивая притаившихся людей, пока не наткнулся на кого-то.
Началась проверка. Оказалось, что налицо 106 человек: кого не хватало — в темноте было трудно определить, тем более, что проверка шла счетом, а не поименно.
Но тут же выяснилось, что ни одной винтовки не принесено с собой, — «не было приказания».
Набралось у всех не более двенадцати револьверов разных систем и калибров, с очень ограниченным количеством патронов. Решили действовать и с такими средствами.
Люди стали выходить и волной подвигаться на часовых у склада.
В темноте людей казалось гораздо больше, чем было в действительности. Наконец часовой заметил и окликнул: «Кто идет?»... В ответ раздался чей-то веселый уверенный голос: «Свой! Не вздумай, чудак, стрелять, своих побьешь».
Часовой снова спросил: «Да кто такие?». В ответ опять: «Да говорят же — свои! Своих не узнаешь!..».
С такими разговорами люди подвигались на часовых все больше и больше. И когда подошли вплотную, то сказали: «Мы — повстанцы. Клади винтовки и не бойся. Никто вас не тронет».
Часовые у крайних сараев беспрекословно положили винтовки. Тотчас же были открыты принесенными ключами сараи и стали разбирать оружие Имевшие при себе револьверы отправились в дежурную комнату и тоже без выстрела и без шума обезоружили дежурных. В это же время назначенные люди перервали телефонные провода в город.
Перед началом движения с кладбища к складу, когда выяснилось, что винтовок у нас нет, я понял, что дело плохо.
Я предложил желающим уйти домой. Желающих не оказалось, и только начальник штаба, по моему настоянию, согласился и пошел домой.
Я видел, что ему тяжело и физически и морально, как очень немолодому, грузному и семейному человеку и я не хотел, чтобы он рисковал собой без пользы. Получив в руки оружие, люди стали действовать энергичное и через несколько минут весь склад был в наших руках, без какого-то ни было кровопролития, без выстрела и без шума. Сопротивления не было оказано.
Был уже третий час, а броневики не шли. В сараях шла лихорадочная работа по разбору оружия и снаряжения. Артиллеристы уже вели с ассенизационного двора лошадей, спешно амуничили их, седлали запрягали. Лошадей хватило только на четыре запряжки, почему и запрягли только два орудия и два зарядных ящика.
Хотя я расставил вокруг склада часовых для наблюдения за дозорами, но душа была неспокойна, так как в сараях перемещались и, забыв всякую осторожность, сильно шумели.
Стоило больших трудов собрать всех, выстроить и вновь пересчитать. Людей оказалось немного больше, так как часть караульных сразу стала на нашу сторону.
Уже сильно светлело, а броневики не шли.
Я обратился к построенным людям, высказал им свои сомнения относительно броневиков и предложил на выбор — идти и брать Ярославль или же сразу двинуться на Рыбинск.
Ответ был один: «Брать Ярославль!».
Тотчас же были двинуты в город назначенные по плану отряды, почти одновременно с этим прибыл броневой дивизион, но привел его не Супоиин, а другой офицер. Куда делся Супонин — неизвестно, но розыски его задержали выступление дивизиона.
Сейчас же был послан на поддержку ушедшим броневик и несколько грузовиков с пулеметами. Остальные остались при складе.
Так как захват склада произошел без выстрела, то рабочие не могли узнать о начале действии и подать вагон под оружие, как было условленно, поэтому я послал туда мотоциклиста.
В ожидании прибытия вагона и для охраны складов я оставил пятнадцать человек с начальником склада во главе. У них были винтовки, пулеметы, орудия, но я им дал приказание: оставаться до тех пор, пока им не будет угрожать опасность. В последнем же случае они, не ввязываясь в бои для защиты склада, должны идти на присоединение в город. Для быстроты движения им было оставлено два грузовика
После этого с оставшимися у меня в виде резерва тридцатью человеками, двумя орудиями с ящиками и двумя легковыми автомобилями я двинулся в город, к гимназии Корсунской. Артиллерию я не выслал раньше в силу малочисленности ушедших вперед отрядов. Было светло, но город еще не начинал просыпаться.
Из города не слышалось ни стрельбы, ни шума. Но только резерв втянулся в город, как с левой стороны, из-за забора, окружавшего какой-то пустырь, замелькали головы быстро несущихся всадников.
Я приказал рассыпать стрелковую цепь поперек улицы и снять орудия с передков, но запретил открывать огонь.
Стали ждать.
Вскоре всадники выскочили из-за пустыря, развернулись лавой и пошли на нас.
Мы молчали, цепь лежала неподвижно.
Всадники надвигались, их было человек тридцать.
Кто-то не выдержал и выстрелил, один всадник упал с коня, видимо, раненый; остальные остановились.
Я немедленно прекратил стрельбу и спросил у всадников, кто они такие. Оказалось — конная милиция.
Я в свою очередь объяснял им, кто мы такие, и предложил отдать нам оружие, а после этого или присоединится к нам, или же идти домой. До гимназии Корсунской они должны доехать с нами, где от них примут лошадей и седла. Милиционеры сразу согласились, только просили при выдаче им оружия вернуть им те же револьверы, которые они сейчас сдают.
Просьба была уважена, и каждому тут же была выдана записка с номером отобранного револьвера за подписью начальника штаба.
Начальником штаба был назначен подполковник Петров. Сданное оружие уложили на автомобиль, на другом отправили раненого в ближайшую аптеку для первоначальной перевязки (у нас не было ни одного врача, ни одного фельдшера), а оттуда в госпиталь.
До гимназии Корсунской дошли без дальнейших задержек. Там нас ждало донесение, что взяты без выстрела дом Лопатина и другие пункты, занятые советскими войсками и учреждениям, представлявшие для нас наибольшую опасность.
Захват города продолжался.
Вскоре раздался один орудийный выстрел, а затем пришло донесение, что стреляли по гостинице Кокуева, после чего находящиеся там сдались. Убитых и раненых ни с одной стороны нет.
Гимназия Корсунской, которую я наметил для занятия штабом, оказалась загроможденной обстановкой, вынесенной из классов в коридоры и на лестницу, а также обстановкой советского учреждения, занимавшего до этого гимназию. Многие комнаты были заперты. Пришлось временно расположиться в сенях.