Он валялся на полу гостиной, цеплялся за платье своей мёртвой дочери, или того, что вернулось в её облике – а облик был как из камня, недвижимый, нетронутой-неколебимый, и заходился рыданиями и истерикой.
Генриетта тихо сползла в углу комнаты. На взгляд Конрада она хорошо держалась. Она не могла перенести свою боль, но она держалась, понимая, что её дочь мертва и то, что обитает в её доме…ей давно это не давало покоя, но только сегодня она выбралась из заточения мужа.
–Она моя дочь! Не пущу! Не дам! Убирайтесь! – Элиас потерял людской облик. Его трясло, и голос его срывался на разные лады, взвиваясь и обращаясь в хрип.
–Это не ваша дочь, – Рудольф был спокоен. На своем веку он повидал уже слишком много, чтобы реагировать на ожидаемое. – Вы похоронили свою дочь, помните?
Он опустился на колени с Элиасом, тот, ощутив смягчение в поведении священника, отпустил край платья того существа, что было в облике его дочери, и взглянул почти осмысленно на своего мучителя. Конрад мельком заметил, что «Лили» даже не дернулась – как стояла камнем, так и осталась.
–Я не её похоронил, господин священник, не её! – заговорил Элиас. Речь его была сбивчивой, он торопился, проглатывал звуки. – Враги, как есть – враги помешали! Подговорили… нашли похожую. Её спрятали. Она к нам вернулась. Девочка вернулась…
В глазах Элиаса стояли безумные слёзы. Для Конрада всё было понятно. Будь он моложе, он бы попытался воздействовать логически, задавал бы вопросы, мол, откуда у простого купца такие враги? Зачем мстить через дитя? Кому выгодно его падение? Где девочка была столько времени? Почему не вернулась раньше? Почему сейчас? Почему молчит? почему не принимает ванну? Почему не переоденется?..
Вопросов было бы много, но Рудольф Конрад знал – сумасшедшие всё на свете объяснят и подстроят под свою теорию. От того-то они и сумасшедшие, им неведомо сомнение! Значит, силы тратить ни к чему.
–Вы хотите быть с дочерью? – спросил Рудольф мягко, и Генриетта за его спиной тихо вздохнула, видимо, сообразив то же что и Конрад.
Элиас мелко-мелко закивал.
–Тогда я вам помогу, – Рудольф наклонился к уху Элиаса и шепнул ненавистные ему слова. Способ, который сам презирал, но который был единственно возможным в данном случае. Один лучше, чем двое. Генриетта ещё в себе. И потом – что ещё взбредет в голову безумцу? Вдруг он кого-то еще решит обвинить в том, что его дочери нет?
Элиас не испугался. У сумасшедших нет страха. У сумасшедших от горя тем более.
–Сейчас, – подсказал Рудольф и Элиас покорно метнулся из комнаты.
Генриетта проводила его возгласом удивления и ужаса, но медлить было нельзя. Рудольф обратился к ней:
–Отпустите её душу. Мир загробный имеет свои ловушки. Отпустите свою дочь, не держите её своей скорбью, дайте злу уйти, не дайте ему питаться от ваших душ. Души вашего мужа ему хватит, поверьте.
Генриетта растерянно моргала, но Рудольф уже поднимал её на ноги, торопил, растеряв своё спокойствие.
–Лили? – Генриетта шагнула к каменному неживому облику своей дочери. Она справилась с собою, удержалась от ошибки, осознала утрату частью своей реальности. – Лили, девочка…
Облик не дрогнул, только в глазах сверкнуло чужое, холодное, чёрно-водянистое. Живое вроде бы, с виду, а на деле давно мёртвое, но по-прежнему алчное.
–Лили, мама тебя любит, – Генриетта дрожала, но держалась. Ради дочери держалась. – Папа тебя любит. Мы тебя никогда не забудем. Мы любим тебя. Но тебя больше нет… ты не можешь быть с нами.
Каменный облик дрогнул, широко и уродливо распахнулся рот «лили» и из него хлынуло, как взрываясь, чёрной водой. Облик таял на глазах. Генриетта завизжала, отскакивая к спасительной стене, Рудольф только отступил на шаг.
Всё кончилось быстро. Чёрная вода клубилась посреди гостиной червями, переплетала какие-то очертания, лица и фигуры, и вдруг – исчезло. Как и не было.
Генриетта сползла на пол, явно больше не желая подниматься. Рудольф Конрад глянул на неё, убедился, что чёрная вода не задела её и пошёл прочь из комнаты – дело было сделано. Да, назавтра он назначит службу по Элиасу Ноа, на правах служителя Престола сотрёт его грех, простит его от лица молчаливых святых, уверенный в том, что и те, если бы могли заговорить, поступили бы также.