Лишь однажды - в Голландии - он встретил пожилую "энтээсовку", горько сокрушавшуюся по поводу развала СССР.
"Мы-то думали, что боремся с коммунизмом, - тихо, словно оправдывалась, произнесла она, - а теперь я вижу, что они все хотели просто уничтожить Россию... Единственно, чем я могу утешить себя, так это тем, что все наши труды были, в сущности, совершенно бесплодными... и если бы не ваши изменники наверху..."
"Не попущай, Пречистая, воли моей совершатися, не угодна бо есть, но да будет воля Сына Твоего и Бога моего: да мя спасет, и вразумит. И подаст благодать Святаго Духа, да бых аз отселе престал сквернодейства..." - звучал голос чтеца, явно переживавшего в момент чтения молитвы ее глубочайший смысл.
Татьяна Юрьевна перекрестилась и отдала поясной поклон. Вася последовал ее примеру.
Он поставил свечки перед образами Казанской Божией Матери, Преподобных Сергия Радонежского, Серафима Саровского и подал записки о здравии и об упокоении.
- А вот и отец Герман пришел! - радостно шепнула полковнику Татьяна Юрьевна.
Вася увидел тощего лысого человека с явно славянской внешностью.
Он извинился перед Татьяной Юрьевной и направился к священнику.
- Исповедаться вам пришел, отец Герман, - сказал он, кланяясь.
Священник ласково взглянул на Васю и заговорил сам. Говорил долго, и по его произношению Вася понял, что батюшка этот из южных славян. Но не болгарин и не серб. Казалось, о. Герману доставляет радость говорить в русском храме по-русски, хотя это был явно не его родной язык, и говорить с русским человеком и не просто русским, а из самой что ни есть настоящей России.
Вася исповедался. Отец Герман благословил его и, прижав Васину голову к груди, прижался к ней щекой. Так они стояли несколько мгновений.
Вася отошел от священника и бухнулся на колени перед образом Серафима Саровского.
Сьюзен пристально следила за этим стоящим на коленях перед иконой, бьющим лбом об пол храма бородатым русским мужиком, и в её глазах ясно прочитывалось явное непонимание и неприятие всего происходившего в церкви. Непонимание, переходящее в глубоко упрятанный страх.
Она долго не решалась подойти к Василию. Затем, пересилив себя, приблизилась к нему на цыпочках и шепнула:
- Нам пора.
- Иду. Иду, - отозвался тот, не оборачиваясь.
Вася подошел к Татьяне Юрьевне.
- Я скоро лечу обратно домой, - сказал он с виноватой улыбкой, - не надо ли будет передать кому-нибудь что-нибудь от вас?
- У меня никого не осталось в России, - сказала она и заплакала, - простите меня, Васенька, простите. Обождите секундочку.
Она пошла в свой закуток, не отрывая платка от своего печального лица.
- Вот это вам от нас всех на память, - и протянула ему пакет, в нем был церковный календарь на 1993 год, на обложке которого был изображен Храм Иоанна Предтечи и икона Иоанна Крестителя.
Календарик был красивый, но бедненький - видно, большего приход позволить себе не мог. Тем дороже был подарок. Вася трижды поцеловал Татьяну Юрьевну и поцеловал ее сухую изящную руку.
- Спасибо, миленькая, век не забуду! - сказал он и прижал календарик к груди. - Простите меня, ежели чего не так...
"... ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучается..."
- Всё так - всё так, - виновато улыбнулась она. - Помолитесь там, в России за нас, грешных! - были её последние слова. Она поклонилась Васе.
Вася, как полагается, отдав поясной поклон на три стороны, вышел из храма.
Всеми своими потрохами он чувствовал, что его Родина - жива и являет собой, несмотря на все нестроения и предательства, несокрушимую твердыню, и никакие "силы ада не одолеют ее".
"Они надеются на нас, ждут нашей помощи", - подумал он о прихожанах ставшего родным ему вашингтонского храма.
А сухонький старичок в очках со сломанной дужкой все читал и читал:
"Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятого Господа нашего Иисуса Христа, во ад сшедшего и поправшаго силу диаволю, и даровавшаго нам тебе Крест Свой Честный на прогнание всякого супостата..."
На улице резко потеплело. Шелестела разноцветная листва. Мелкий дождик приветствовал и словно благословлял русского полковника: "Не все мы умрем, но все изменимся".
Путь домой был неблизкий, и всю дорогу Василий и Сьюзен молчали.