Прямо беда! Надо же было ему появиться в Краун-Хайтсе именно сейчас! Еще немного, и все двери здесь закроются. И тогда он уже ни с кем не познакомится, ничего не узнает. Нужно торопиться!
Быстро оглядевшись по сторонам, он приметил в самом углу столик, за которым сидел одинокий мужчина. Времени на размышления не было. Уилл решительно направился к хасиду, попросил разрешения присесть рядом и, не дожидаясь ответа, поставил поднос на столик.
Мужчину звали Сэнди, и он был уроженцем Западного побережья. Уилл немало этому удивился. Ему почему-то казалось, что у здешних хасидов - с их окладистыми бородами и черными фетровыми шляпами - должны быть иностранные имена и жуткий акцент. Он даже был уверен в этом и еще пять минут назад не мог взять в толк, как получилось, что в самом центре Нью-Йорка двадцать первого века затерялась маленькая, абсолютно чуждая этой части света и этой эпохе община...
- Так ты еврей?
- Ни в коем случае, я журналист, - ответил Уилл на вопрос и сам чуть не рассмеялся, когда понял, насколько по-идиотски это прозвучало. - Меня отправили сюда писать репортаж.
- Кто отправил?
- Редактор журнала «Нью-Йорк».
- Ух ты, интересно. Ты хочешь написать о ребе?
- И о нем тоже, если повезет. Но это не главное.
Оказалось, что Сэнди лишь недавно перебрался в Краун-Хайтс. Он охотно рассказал Уиллу, что еще несколько лет назад его несло по жизни как перекати поле. Делал что хотел, курил травку и не думал о завтрашнем дне. Но однажды судьба свела его с эмиссаром ребе, который вербовал хасидов на Западном побережье. Сэнди тогда спал прямо на пляже, питался на помойках и воровал деньги у пьяных и туристов. Но в одну из пятниц повстречался с рабби Гершоном - тот привел его к себе, накормил и уложил спать. Сэнди потом навещал его каждую еврейскую субботу.
- И знаешь, что меня подкупило больше всего? Больше, чем горячая еда и ночлег? - воскликнул Сэнди, схватив Уилла за руку. - Они ни словом, ни намеком не осудили образ жизни, который я вел до того момента. Понимаешь? Они сказали, что сердцу Ха-Шема одинаково близка каждая еврейская душа и что Ха-Шем понимает даже тех, кто приходит к нему не кратчайшим путем, а самой окольной дорогой.
- Ха-Шем?
- Бог, я имел в виду. Ха-Шем в переводе означает «Его имя». Иудеи знают имя Господа и даже иногда пишут его, но никогда не произносят вслух. Это не принято.
Уилл извинился за то, что перебил Сэнди, и попросил его продолжить. В следующие несколько минут он узнал, что Сэнди постепенно сблизился с рабби и его семьей, стал одеваться, как предписано хасидам, питаться кошерной пищей, возносить Богу утренние и вечерние молитвы, а главное - соблюдать субботу, воздерживаясь от физического труда и совершения коммерческих сделок.
- И многое вам нельзя делать в субботу?
- Нельзя ходить по магазинам, работать, пользоваться электричеством, ездить на машине или в метро - от захода солнца в пятницу до захода солнца в субботу.
- И быстро ты к этому привык?
- Довольно быстро.
- А до встречи с Гершоном тебе приходилось соблюдать какие-нибудь иудейские обряды?
- Кому, мне? Да ты что?! Я понятия не имел о том, что такое иудейские обряды! Я ел такое, что иудею и в страшном сне не приснится! Раков, крабов, жирные свиные отбивные, чизбургеры... О Боже, я ведь каждый день ел чизбургеры... двойные... и роял... Моя мама даже слова такого не знала - кошерный.
- А что она думает о тебе теперь? - Уилл скосил глаза на шляпу и одеяние Сэнди.
- Да как тебе сказать... Она считает, что я ударился из одной крайности в другую. Ее обижает, что я теперь не ем с ней за одним столом, когда бываю дома. И не позволяю ей воспитывать своих детей, которые родились уже здесь. Но знаешь, что ее бесит больше всего? Что теперь я зовусь Шимон Шмуэль, а не Сэнди. У нее это просто в голове не укладывается!
- Ты взял другое имя?
- Вот и нет. У каждого еврея есть еврейское имя. С рождения. Даже если он сам об этом не знает. И со временем, когда он приходит к Ха-Шему, он узнает свое имя. Я, кстати, пользуюсь обоими. Здесь я Шимон, а у мамы или при встречах с такими, как ты, - Сэнди.
- Слушай, расскажи мне про вашего ребе.
- А что тут говорить? Он наш лидер и наш учитель. Мы любим его, а он любит всех нас.
- И вы во всем его слушаетесь?
- Нет, ну нельзя же все понимать так буквально, Том! - Уилл удивленно поднял брови, но тут же вспомнил, что десять минут назад представился Сэнди репортером журнала «Нью-Йорк» Томом Митчеллом. Имя он позаимствовал у своего лучшего друга, а в качестве фамилии выбрал девичью фамилию матери. - Просто ребе знает, что нам нужно. Он наш пастырь. Ему виднее, что нам делать, как жить и на ком жениться. Поэтому можешь считать и так: мы слушаемся его во всем.