– Он вряд ли сможет простить растлителя детей, который предается греху на исповеди, – ксендз старался говорить как можно спокойнее и увереннее.
– То есть, главное – не грешить в неподходящий момент?
– Грешить нельзя никогда. Но в церкви, да еще на исповеди любое прегрешение особенно низко. Уберите бутылку, или же я попрошу вас покинуть храм!
Незнакомец начал раздражать ксендза. Не тем, что он не разбирался в церковных тонкостях. Он задавал слишком сложные вопросы. Но именно это удерживало ксендза от того, чтобы сделать самое правильное в данной ситуации: выгнать нарушителя порядка из церкви, посоветовав вернуться в другой раз и трезвым. Или хотя бы без бутылки.
– С какой бедой вы пришли сюда? – спросил он, уже ничуть не сомневаясь, что предстоит выслушать неординарную историю.
– Сколько времени у меня?
– Столько, сколько понадобится.
Незнакомцу нелегко было начать.
– Курить у вас тоже не разрешается? – спросил он.
Ксендз не сумел определить, таится ли ирония в его голосе.
– Судя по всему, вы человек образованный. И даже если абсолютно неверующий, все равно должны знать элементарные нормы культуры. К чему этот нелепый вопрос?
– Я рос в обычной рабочей семье, – неожиданно начал незнакомец. – В небогатой, но и не слишком бедной. Родители любили меня и очень хотели обеспечить мое будущее. Вкалывали каждый на двух, иногда даже на трех работах, только бы у нас было сносное жилье, вдоволь нормальной еды на столе и... книги. Книг у нас было много. Особенно детских. Я упивался «Таинственным островом», «Машиной времени», «Хрониками Эмбера»... Жизнь казалась такой прекрасной и... огромной...
– Жизнь и есть прекрасна.
– И огромна?
Ксендз уловил в вопросе нескрываемую ехидцу. Незнакомец раздражал его все больше. Но интерес был сильнее.
– Еще в юности я понял, что хочу стать большим человеком, – продолжал незнакомец, словно забыв о своем каверзном вопросе. – Только не понимал, кем именно. Думал о космосе и фигурном катании одновременно.
– Мама притащила меня на фигурное катание, и мне понравилось, – словно оправдываясь, объяснил он. – Но все как-то не задавалось. Что бы я ни делал, почти всегда возникали какие-то закавыки, которые сводили на нет все мои усилия. Я и в фигурном катании подавал большие надежды, об этом все говорили. Но, блеснув разок, не выдерживал взятую высоту и долгое время до следующего проблеска ходил в середнячках.
– Возможно, вы были недостаточно усердны? – предположил ксендз. – Бывает, талантливые люди не уделяют должного внимания труду, уповая на свои выдающиеся способности.
– Я не был трудоголиком, но работал как надо, уж поверьте, – что– то в голосе незнакомца вызывало доверие. – Да и, знаете, со временем становится трудно вкладывать всего себя в дело, которое не приносит ожидаемого результата. Комплекс неудачника потихоньку убивает в тебе победителя.
Ксендз был эрудированным человеком и читывал о хронических неудачниках. Но в жизни с персонажами вроде сыгранного Пьером Ришаром неуклюжего клерка Франсуа Перена из кинокомедии «Невезучие» не сталкивался. Собственный опыт вынуждал воспринимать истории о фатальных лузерах с большим сомнением.
Ему тоже не везло. От случая к случаю, как всем людям. Иногда невезение становилось просто мистическим. Особенно в первые месяцы учебы в семинарии. Но потом он понял, что главная проблема в нем самом, в его чрезмерном волнении. И, как только справился с нервами, дела пошли на лад.
– Много раз я копался в себе, искал внутренние причины невезения, – продолжал незнакомец, словно читая мысли собеседника. – Были ошибки, как без этого. Но на один мой просчет приходилось не меньше трех случаев, когда от меня не зависело ровным счетом ничего. Я мог бы много рассказать таких историй, но сейчас не буду.
– Отчего же? Временем я вас не ограничиваю, я ведь сказал. Быть может, вместе мы могли бы разобраться в истоках ваших проблем.
– Не в чем разбираться, – отрезал незнакомец после небольшой заминки. – Потом поймете.
Он еще немного помолчал.
– Как-то мы с отцом потягивали пиво после бани. Отмечали успешную сдачу моей курсовой. Вообще-то мы редко болтали по душам: предок был довольно замкнутым человеком, я пошел в него. Но в тот вечер оба расслабились и завязался душевный разговор. О многом поговорили, и поговорили хорошо. Одно мне особенно запало в память – как отец признался в своей неудачливости. У него в роду, сказал, все были не в ладах с Фортуной. Бедствовать не приходилось, и в самые трудные времена судьба подкидывала какие-то спасительные возможности, но стоило разжиться, как очень скоро счастье рушилось. Наша семья примерно так и жила.