Естественный отбор
Отец играл на фортепьяно и аккордеоне. Этим зарабатывал на жизнь. Он заставлял меня, невзирая на мои отчаянные протесты, ходить в музыкальную школу семь лет, вплоть до её окончания, которое совпало с окончанием моей общеобразовательной школы. Музыкалку я люто ненавидел. Выступал там, на различных концертах и мероприятиях, где куча маленьких дегенератов с их мамашами и бабулями смотрели на мою красную потную рожу, слушали адские звуки, издаваемые моим, явно не заслуживающим такой участи, инструментом.
– Эй, трубач – обращался ко мне кто-то из девчонок.
Сам отец был, во всех смыслах, несостоявшийся человек. Платили на трёх работах ему сущие копейки. Мою мать, он не удовлетворял… ни финансово, ни эмоционально, ни сексуально. Бедность и сексуальное бессилье в наше время капитализма смертельная смесь для брака. Я семнадцать лет, на примере их совместной жизни, наблюдал это.
Однако мой папаша был очень начитанный и имел тончайший нюх на искусство, то есть лучше, чем все, кого я знал, отличал говно от алмазов. И в этом проявлении его личности была та искра, которая заставляла меня тянуться к чему-то большему, чем потребности собственного члена. Хотя член в итоге вырос большой и постоянно перевешивал на свою тёмную сторону.
Я рос на романах Фенимора Купера, Жюль Верна, Майн Рида, Толкиена, читая подобную литературу лет с восьми.
Отец абсолютно был чужд стремления к успеху и жажды наживы. Дать ему волю, он жил бы как Диоген, голый, в бочке из-под рыбы, обзаведясь лишь книгой каких-нибудь стихов или прозой Андрея Платонова.
Когда мне было семнадцать лет, мать завела себе любовника и выгнала нашего непризнанного главу семейства из дома. Не сразу, постепенно. Вначале он спал на кухонном диванчике, на котором и сидеть-то было неудобно, не то что лежать… затем на полу, в моей комнате, как собака… Затем всё-таки ушёл окончательно, вернулся к своей матери, с которой и прожил последние годы своей жизни. Отец сильно деградировал за это время. Тайком пробирался в нашу квартиру, одевал халатик своей, всё ещё по паспорту, супруги, пока её не было дома и бесцеремонно сидел в нём за компьютером, за своими музыкальными проектами, вывалив наружу гениталии, вяло перебирая их свободной рукой. Когда же раздавался скрежет замков входной двери, он, как перепуганная крыса, моментально впрыгивал в свою одежду, кричал из комнаты, что зашёл ненадолго, по делу, и быстро уносил ноги, спасаясь от гнева своей жены… Помимо этого, отец гонялся за молоденькими избалованными певичками, пытаясь всячески угодить им, в тщетной надежде на взаимность. Выполнял любые капризы своей матери (моей бабушки), которая выпивала его мозг по чайной ложечке в день и подтачивала последнюю волю к жизни своим безумным пиздежом…
Моя бабушка, прошла вторую мировую войну. В детском возрасте, со своей семьёй, побывала у фрицев в плену… Она, сколько я её знал, всегда вела себя как штирлиц в тылу врага. Постоянно говорила гадости всем про всех, за глаза, стравливая окружающих её людей, порой даже без всякой на то причины. Излюбленная тактика её была – разделяй и властвуй. Семьдесят, восемьдесят, девяносто лет, она несильно менялась физически, за это время успев похоронить своего мужа, затем своего сожителя, затем сына…
С малых лет меня впихнули бабушке, на воспитание. Она учила меня читать, писать, считать, поскольку была учительницей младших классов с сорокалетним стажем. Сорок лет дрючила малолеток, внося в их жизнь свет просвещения. Я жил с ней, спал с ней в одной постели, она до десяти-одиннадцати лет, по-своему, заменяла мне мать. Поэтому если кто-то думает, что я странный, не удивляйтесь. У меня были поводы для этого.
Моя мать приехала с далёкого севера в большой город вначале 90-х годов. Тут-то она и повстречала свой билет в «сладкое» будущее, моего папашу, живущего в семье школьной учительницы, где психика каждого мужчины, напоминала, шатающуюся на краю стола, фарфоровую вазу.
В бабушке было энергии как в танке, она вообще не затыкалась, пока перед ней был хоть один собеседник. Внимательно, не отрываясь – словно гипнотизируя, смотрела на него, вытянув шею, выжидая момент… и стоило только жертве притихнуть, в некотором смущении от её не моргающих иллюминаторов, в упор направленных на него, как бабушка тут же включала громкость своих голосовых связок на максимум, словно была на сцене и выдавала такой инфернальный речитатив, обсирая всё и всех вокруг, что окончательно выбивала почву из под ног своего слушателя. Каждый член нашей семьи, живя с ней, круглые сутки, ходил заметно прихуевший. Единственная, кого бабушка опасалась, и даже немного затихала при ней – моя мать. Так как мать умела сказать своё веское слово!